На следующий день Ханна ставит точки над „i“. Я прочел письмо, я видел фото? Да, отвечаю.

— Он был достойным человеком, — говорит она. У глаз появились морщинки, в голосе же ни намека на обвинение.

— И потерял жену?

— Нет. Она попала в аварию, и ее пара… Как это сказать?

— Парализовало?

— Вот-вот. Она прикована к инвалидному креслу.

— Но Гудмундур мне сказал, что она умерла.

— Нет-нет. Она чуть не умерла, но затем, кажется, пошла на поправку.

— Так. И у них двое детей?

— Да. Оба усыновленные. Младший из Гамбии. И второй, в инвалидном кресле.

Нифигос. И инвалида усыновили. Это ж какими, блин, святыми надо быть? И теперь у них восемь колес на семью…

— Вы не хотите им написать? — спрашивает меня миссис Торчер.

Вот уж нет…

— Может быть.

— Разумеется, вы не должны говорить всю правду. Скажите, что вы знали отца Френдли как проповедника, что до вас дошел слух о его смерти… и что вам жаль.

Пауза. Мы встречаемся взглядами. Я и Мать Земля.

— Если вам жаль, — добавляет она.

— Да, конечно жаль.

— Это хорошо. Вы исправляетесь.

А теперь десерт. Она гладит мою щеку своей большой белой ладонью. Своими сильными нежными пальцами. Если бы это происходило в кино, я бы тут же облапил ее руками Тома Круза и мы набросились бы друг на друга, как двое путешественников на грейпфрут после недельного блуждания по пустыне, а потом я сорвал бы с нее одежду, и в следующем кадре мы бы уже занимались любовью по-библейски на моей ветхозаветной кровати. Фильм назывался бы „Троица“, такой любовный треугольник: грешник, священник и его жена.

— Мне кажется, вам было бы полезно написать им.

— О'кей. Я подумаю.

Собственно, мне следует написать еще шестидесяти шести вдовам. Одно стандартное покаянное письмо.

Дорогая миссис __________

С огромным сожалением и печалью имею Вам сообщить, что это я убил Вашего мужа. Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что Вашего избранника жизни заменить невозможно и, каким бы глубоким ни было мое соболезнование, оно его не воскресит. Тем не менее я хочу, чтобы Вы попытались вникнуть в мою ситуацию. В момент ликвидации Вашего мужа я был профессиональным киллером в некой национальной организации. Убийства составляли мой единственный источник дохода. Между 2000 и 2006 гг. я убил шестьдесят семь человек. Ваш муж был лишь одним из многих.

Мистер __________ стал жертвой № __.

Могу Вас заверить, что его смерть явилась одной из самых памятных в моем списке. Ваш муж был славным человеком. Он умер с большим достоинством и ни разу не пожаловался на судьбу.

Вместе с тем я счастлив сообщить Вам, что я решил проложить новую тропу в лесу под названием Жизнь. С мая 2006 года я с этим завязываю. Киллерство, без сомнения, одна из самых тяжелых профессий. Физическая нагрузка и психологическое напряжение велики, не то слово. В общем, с меня довольно. Таким образом, могу Вас заверить, что если Вы нашли нового спутника жизни (в каковом случае я Вас искренне поздравляю), смерть от моих рук ему не грозит.

Искренне Ваш,

Томислав Бокшич.

В письме я последний раз употреблю отцовскую фамилию. Я решил ее похоронить. В общем, моя попытка суицида не совсем провалилась.

Мое новое „я“ рождается на свет с новым именем. За каждого убитого священника — по одному имени при крещении.

— Доброе утро, мистер Олавссон! — Неожиданно появившийся в дверях Гудмундур улыбается так, что вот-вот зубы вывалятся изо рта. Заканчивается вторая неделя моего подпольного существования. Он вручает мне новенький исландский паспорт с моей фоткой и идентификационным номером, по-здешнему kennitala. Я возродился под именем Томаса Лейвура Олавссона. Друзья-проповедники, наблюдая за тем, как я читаю паспорт, начинают хохотать и не могут остановиться. Уж не знаю почему, но они находят эту ситуацию жутко смешной.

— Томас Лейвур Олавссон! Поздравляем! Ты теперь исландец! Срочно учи язык! — почти орет Гудмундур.

Я придирчиво изучаю паспорт. Сработано безукоризненно. Даже лучше, чем Игорев ай-ди китайского производства.

— Как вы это… Где вы это раздобыли? — спрашиваю.

— Сделано в Исландии! Ручная работа!

Гудмундур светится от радости, его распирает гордость: это я раздобыл такую замечательную ксиву!

— У меня есть дружок в полиции, — подмигивает он мне с дурацкой ухмылочкой. — И еще один в политической партии.

Обхохочешься. Что может быть смешнее, чем праведники, занимающиеся подпольным бизнесом!

Следующий взрыв смеха вызывают мои попытки произнести мое новое двойное имя. „Томас-лей-в-юр… Том-в-осле-фырр…“ Заставив меня повторить это раз десять, они окропляют мою забубённую голову водой из-под крана, которую Торчер освящает крестом и благосклонной улыбкой. В общем, ребята развлекаются на всю катушку.

— На самом деле тебя должны были назвать Томас Лейвур Богасон, — объясняет мне Торчер. — Буквальный перевод с хорватского. У нас давно существует традиция: иммигрант должен взять исландское имя, которое является калькой либо вариантом его прежнего. Но зачем нам рисковать, правильно? Олавссон означает „сын Олава“, а так зовут нашего президента.

В этой стране нет фамилий в чистом виде. Исландцы по сей день сохраняют традицию викингов, производя фамилию детей от имени отца. Если у меня родится мальчик, то он будет гордо носить крутую и легко запоминающуюся фамилию Томассон, а если родится девочка, то она будет Томасдоттир.

Я умоляю святых отцов дать мне что-нибудь попроще, и после некоторых раздумий они выпускают меня в мир как Томми Олавса.

В дополнение к нелегальному паспорту я получаю нелегальное жилье рядом с церковью Торчера. На первом этаже этого недавно построенного здания располагается роскошный мебельный салон, а на втором ютятся совсем не роскошные рабочие-иммигранты.

Я попадаю в исландское подполье. Я и мои святые друзья словно поменялись ролями. У дружка Гудмундура из политической партии, носатого типа без шеи по имени Гуд-Ни[53](никакого отношения к Раненому Колену[54]), вид типичного мафиози. В чем это проявляется, неискушенному читателю так с ходу не объяснишь, но рыбак рыбака узнает издалека. Эти глаза повидали многое в жизни и кое-что в смерти.