Книга эта не только объективно представляет историю обсуждения версии Зимина, но и точно рисует картину жизни науки и общества в те годы.

Версия о том, что «Слово о полку Игореве», которое Лихачев относил к XII веку, на самом деле «подделанная древность», стилизация, существовала уже давно. Скептики уверяли, что «Слово» всего лишь подделка, выполненная лишь в XVIII веке архимандритом Спасо-Ярославского монастыря Иоилем (Быковским) по заказу Екатерины II для подъема патриотизма, поддержки ее наступательной, или, иначе сказать, захватнической внешней политики.

То, что рукопись «Слова» находилась в собрании известного коллекционера древних рукописей графа А. И. Мусина-Пушкина, тоже вызывало некоторые сомнения в ее подлинности, поскольку Мусин-Пушкин был страстный, но не всегда строгий коллекционер. Версия, что рукопись сгорела в 1812 году, во время нашествия Наполеона на Москву и знаменитого пожара, тоже подвергалась сомнениям. Скептики утверждали, что там, где должна была находиться рукопись, пожара на самом деле не было, и «подлинник» был уничтожен специально, чтобы дальше было уже невозможно разоблачить подделку. Сохранились лишь более поздние издания «Слова». В 1960-е годы, когда пересмотру подверглось все, новаторы-филологи обратили свои критические взгляды на многострадальное «Слово о полку Игореве».

Для Лихачева, конечно, это было очень опасно — ведь главное его «послание» заключалось в том, что древнерусская литература в совершенном и гениальном виде существовала уже семь веков, с XII века — и вдруг противник «выдергивает» один из главных «столпов» древнерусской литературы и переносит его в гораздо более позднее время, объявляя фальшивкой, подделкой!

И многие, уже поседевшие новаторы считают до сих пор, что Лихачев, оплот всего старого, древнего, застойного, остановил тогда главного новатора — Александра Зимина.

Для выяснения этого вопроса стоит рассмотреть ситуацию с самого начала.

«Слово о полку Игореве» после соответствующей научной работы с подлинником было впервые издано в 1800 году.

До этого «Слово» общественному вниманию не представлялось. Незадолго до публикации появилась статья H. М. Карамзина, признававшая «Слово» подлинным. Немецкий ученый Август Шлёцер, один из авторитетных знатоков истории литературы, сразу же усомнился в подлинности «Слова», вдруг представшего перед всеми несколько неожиданно, столько столетий спустя после своего сочинения. Однако после ознакомления с текстом Шлёцер свои подозрения снял и признал его древнее происхождение. Сомнения, однако, возникали регулярно. В 1812 году профессор М. Т. Каченовский раскритиковал «Слово» — логика слаба, многие события не вяжутся между собой. Известны отрицательные отзывы авторитетного литератора XIX века М. Н. Каткова, назвавшего «Слово» «нелепицей без всякой цели».

Сомнения на время прекратились после 1852 года, когда В. М. Ундольским был опубликован текст другой древней рукописи — «Задонщины», о Куликовской битве 1380 года. Подлинность «Задонщины», созданной либо в конце XIV, либо в XV веке, сомнений ни у кого не вызывала, поскольку сама рукопись имелась даже в нескольких списках. Сходство «Слова» и «Задонщины» было несомненно. А поскольку «Слово» повествовало о значительно более ранних событиях, о пленении князя Игоря половцами, этим как бы подтверждалось и более раннее его происхождение. Об этом же говорили исторические и текстологические анализы.

Однако скептики не унимаются никогда, и для них разрушить что-то великое даже более престижно, чем что-то создать. Созидание — не их профиль. Выдвигается такая версия: да — сходство между «Задонщиной» и «Словом» существует, но это объясняется тем, что как раз «Слово» было сделано опытными мистификаторами после «Задонщины», и хотя события «Слова» относятся ко временам значительно более древним, тем не менее оно создано позже и является мистификацией с использованием стиля и языка «Задонщины».

Эту смелую теорию выдвинул в конце XIX века французский славист Рене Леже, а с тридцатых по шестидесятые годы XX века ее усиленно развивал тоже французский славист Андре Мазон. Основой этого «открытия» было изучение трех разных списков «Задонщины». Изучением и сравнением трех этих списков еще раньше занимался чешский ученый Ян Фрчек, и Мазон строил свои гипотезы на основе его наблюдений. Филология — удивительная наука. Она в большей мере строится на полемике между учеными, их согласии или несогласии, в гораздо большей степени их интересуют мнения дружественных или враждебных коллег о каком-то предмете, нежели сам предмет изучения. Это уже не отображение изучаемого предмета, а отражение уже отраженного в чужом зеркале, а затем появляется множество других повторных отражений, и всё запутывается окончательно. Понятно и интересно это уже только им, и влияет уже только на одно — на их взаимоотношения. И со стороны кажется удивительным, что сам предмет обсуждения, то есть конкретное произведение, давно скромно маячит в сторонке, а все сводится к битве авторитетов, и все внимание филологического мира приковано к этому: кто кого? И действительно — что им может сделать безымянный автор «Слова о полку Игореве»? А вот доктор такой-то или членкор такой-то, с его новой теорией, к которой надо пристраиваться (или бороться?), может очень конкретно помочь — или навредить. Все эти хитросплетения весьма ярко проявились в борьбе вокруг датировки «Слова о полку Игореве».

Фрчек считал (в общем-то, как это у них принято, на основе исследований более ранних ученых), что «список» (для нас более привычно слово «оригинал») «Задонщины» в Кирилло-Белозерском монастыре является самой древней и самой краткой версией и относится к XV веку. Имеются еще две рукописные версии, более пространные — Фрчек считает их более поздними — второй и третьей. Отмечено безусловное сходство «Слова о полку Игореве» с той версией «Задонщины», которую, с подачи Фрчека, принято считать третьей. Из этого Мазон выводит свое «открытие»: раз «Слово» больше всего походит на третью, самую позднюю версию «Задонщины», значит — автор «Слова» ориентировался на эту позднюю версию «Задонщины», и поэтому «Слово» никоим образом не могло быть создано раньше. А поскольку «Слово» было обнаружено в Кирилло-Белозерском монастыре в XVIII веке, то авторство ее стали приписывать настоятелю монастыря и довольно известному литератору того времени Иоилю (Быковскому). Некоторые, например Мазон, приписывали авторство коллекционеру Мусину-Пушкину, в собрании которого и объявилось «Слово». Эти версии нашли много сторонников. Всегда искусительно разрушать что-то устоявшееся, быть смелым. А какие статьи и диссертации можно тут написать и вполне сделать карьеру! И скептики (или, может, просто желающие прославиться) стали с ликованием обнаруживать в тексте «Слова» признаки «позднего происхождения» — модернизмы, полонизмы, галлицизмы, приметы оссианства и даже американизмы.

Однако теория Мазона после долгого изучения была отвергнута серьезными учеными как в России, так и за рубежом. Но «смута» поднимается вновь и вновь. Казалось бы — зачем мучить себя и всех? То, что «Слово о полку Игореве» — великий шедевр, никто вроде не спорит: это слишком очевидно. Но — ревность тщеславных, но недостаточно гениальных людей, к великому сожалению, существует и в культурной среде проявляется в формах более-менее скрытных, «беспристрастных» и «сугубо научных». Шедевр «обгрызается» как-то «по краям». Да — шедевр, но… дальше идут придирки самые разные, и эмоциональная суть их ясна: шедевр, да не совсем, не тогда создан да и не тем. Казалось бы, что мне из того, что «Борис Годунов» написан Пушкиным не в Михайловском, а… в Риме, где Пушкин, оказывается, побывал! Небывалое открытие! Тянет на докторскую!.. но нам-то что? Наше счастье от прочтения шедевра, от всех этих «открытий» ничуть не убывает. Но не убывает и число желающих «подпилить устои»: а вдруг «оно» рухнет и еще один великий, к их тайной радости, окажется «не великим».