В одну из июльских пятниц табельщица Катя, черноглазая хохлушка с тяжелой «кормой», сказала, чтобы он зашел к «регистру» Лещинскому. Евгений Сергеевич Лещинский был когда-то начальником местной конторы Регистра, но сейчас, после развода с ботаничкой, был простым инспектором и потихоньку спивался. На неделе сдавали баржу-двухсотку, Лещинский все подписал, и Клим считал, что никаких проблем с Регистром не должно быть, тем более что стол потом накрыли царский: водка, пиво, коньяк, осетрина, черная икра… Евгений Сергеевич сидел в своем углу перед портативной пишмашинкой, как отметил Клим, дорогой, иностранной. Заметив взгляд Клима, признался: «Я без нее как без рук! А главное – шрифт крупный, как у канцелярской! Я в командировках в два раза быстрее все дела решаю! И тебе советую освоить это дело! – Поднялся во весь свой немалый рост, и тут прогудел заводской гудок. – Я тебя чего позвал? За границей по пятницам мужики ходят пить пиво в бар. Вот я и приглашаю тебя, только не к пивному ларьку, а в приличное место». В Речном было две столовые – заводская и поселковая. В заводской по вечерам справляли поминки и юбилеи, играли свадьбы, а поселковая после пяти работала как ресторан. Клим и Евгений Сергеевич долгое время были единственными клиентами в темном и прохладном зале. Крупная фигуристая Нина, учившаяся на год старше Клима, принесла графин пива, оказавшегося непривычно сладким. «Рекомендую, – сказал Евгений Сергеевич, – “таежное”, нигде такого не найдешь». Клим понимал, что предстоит разговор о Зинаиде, и не ошибся. «Ну что, Клим Степаныч, поздравляю тебя!» – «С чем?» – «А с тем, что скоро получишь переходящее красное знамя!» Клим знал, что мастерам знамена не вручают, и молча ждал продолжения. Евгений Сергеевич, видимо, рассчитывал на другую реакцию: «Ты что, не понял смысла?» Клим понял не только, что подразумевалось под переходящим знаменем, но и то, что Евгений Сергеевич хорошо принял до его прихода и дело пахнет скандалом. «Евгений Сергеевич, поймите и вы: это знамя давно уже не в ваших руках!» Тот хрипло рассмеялся, откинувшись на спинку стула: «Молодец! Далеко пойдешь! А хочешь, я тебе расскажу все?» – «Лучше так: все, что сочтете нужным!» – «Я это и имел в виду. В общем, я – первый молодой специалист, который приехал сюда по направлению после института. Да после какого – ленинградского! Тогда еще, помнишь, в поселке лагерь располагался, вышки стояли. При мне эти вышки убрали, репрессированные получили реабилитацию, в журнале печатали Евтушенко и Вознесенского, мы проводили спортивные мероприятия и музыкально-литературные вечера – знаешь, какая был интересная жизнь? А в центре этой жизни была Зина, мы собирались на ее квартире, пили сухое вино при свечах, читали стихи, танцевали… Зина была замужем за хорошим парнем Олегом, который начинал после ФЗО машинистом на пароходе, потом работал механиком на рейдовом буксире и был страшно доволен, потому что тренировал и сам играл в футбольной команде, все кубки района и бассейна выиграл. Он ее, прямо скажу, спас, а Зине хотелось большего, чтобы он на Север ходил, привозил осетрину и разный дефицит, чтобы двигался вверх, а он застрял на этом рейдовом, да и про поэзию с ним не поговоришь… Короче, через три года мы с Зиной поженились… Жили хорошо, меня начальником конторы назначили, квартиру дали, с ее дочкой Ленкой – никаких проблем, потому что я с ней не сюсюкал и в папочки не набивался. За границу каждый год ездили, и вот с этих заграниц все и началось. Говорит как-то Зина: а почему тебя не пошлют за границу? Специалист ты видный, три языка знаешь. Да, говорю, только один из них русский! А она: напиши заявление! Какое, говорю, кому? Зина: Своему московскому начальнику! Приложи копии документов, возьми рекомендацию в парткоме. Я к Волохову пришел посоветоваться, а он сразу: давай-давай, мы поддержим! Теперь-то я понимаю, что Зинка и с ним работу провела… В общем, собрал я документы, думаю, кто из руководства поедет в Москву, с тем и отправлю, а тут Зинаида объявляет: а мой кружок на ВДНХ едет! Я с ней и отправил конверт. Через год меня назначили в Финляндию на приемку кораблей. Два года, как в сказке: по работе – никаких проблем, все четко, красиво, грамотно; каждый знает свои обязанности, делает столько, сколько нужно, никакого соревнования, передовиков, – усмехнулся, – красных знамен; в магазинах – чего только нет. Я сразу купил “москвич” в импортном исполнении, до сих пор как новенький, Зина научилась водить и целый день по шопам, набрала тканей, они там – просто фантастика, купила швейную машинку с какими-то оверлоками, а я по инструменту отдыхал: какие там наборы!» Покачал головой: «Хорошая страна, хорошие люди. Английский знают почти все. И что меня удивляло: разговариваешь с кем-нибудь: инженером, токарем – будто с нашим, русским. Те же проблемы, что у нас: чтобы работа была, на жизнь хватало, чтоб дети учились и дурному влиянию не поддавались. И я все думал: чего же мы воевали с ними и почему наши правители не могут понять, что простому народу не мировой коммунизм нужен, а нормальная жизнь». На столе уже появился третий графин, а в зале было занято несколько столов, откуда шли приветствия и заинтересованные взгляды. «Только, знаешь, о чем я подумал однажды и – испугался? А вдруг, думаю, мне в этой стране счастья жить придется до конца дней?» – «А почему… испугались?» – «Давай на ты, без церемоний. А испугался потому, что… Ты вот молодой, не знаешь этого и не знай. А вот представь, что никогда в жизни не выпить так, как захочется, ни покуролесить, ни побезобразничать! Это я не буквально, и там люди пьют, я в целом о жизни: не может русский так жить, с ума сойдет!» – «Так у них там этих суицидов!» – «Ну вот, кончилась сказка, и у нас с Зиной все кончилось… Приехали в Москву, Зина с Ленкой – по достопримечательностям, я – к начальству: доложить, отчитаться, сувениры вручить. Вечером с начальником в “Арагви”, шикарный стол, ереванский коньяк, а начальник все чего-то озирается, как будто ждет кого-то, а потом вдруг спрашивает: а что же, мол, Зинаиды Марковны нет? Да с дочкой, говорю, как ее оставишь, а сам думаю: что-то тут не то! Начальник, сразу видно было, скис, но после шашлычка под коньячком взбодрился, язычок у него развязался и выдал он мне комплимент… Ну в общем, такое говорят только мужу-рогоносцу. Я смотрю на него и думаю: сейчас тебя убить или потом? Решил, что потом, и влил в него коньяка столько, что он встать не смог. Посадил я его в такси, приехали к его дому в новом районе, завел я его в подъезд: “Какой этаж?” – “Шестнадцатый”. Думаю, как раз успею. Только лифт тронулся, я ему под дых, он согнулся, я ему еще: “Вот тебе! Чтоб чужих баб не трогал!” А он еле сипит: “Да она… сказала… что муж… в курсе… и не возражает”. И тут я захохотал: ну Зинка, ну падла! И я бы, наверно, простил все Зинке, она же для меня “старалась”…» «Ведь я простил Ане», – пронеслось в голове у Клима. «Надо было простить, ведь мне такой женщины больше никогда не видать…» «И мне», – вырвалось у захмелевшего от вкусного и крепкого пива Клима. «Что?!» – «Да у меня… была одна… я бы ей все простил… потому что счастье – это главное…» – «А я не смог. Ну а вышло все так глупо, что не я ушел от нее, а она меня выставила: мол, она для семьи своей честью пожертвовала, а он… Тут как раз молодые специалисты в гору пошли, Григория главным поставили, а Зинка еще до заграницы его отметила. Но Зинка на нем не остановится! Так что мой совет: беги отсюда как можно быстрее и дальше!» – «Тебе самому, Сергеич, бежать надо, а то… пропадешь». Тот помотал головой: «Я от Зинки – никуда! А вдруг?.. – Он махнул рукой. – Да и куда мне бежать… некуда мне бежать… Надо было, дураку, в Питере остаться, меня в аспирантуру звали, знаешь, на какую тему? Катамараны! У меня про катамараны был диплом с отличием, мне так и сказали, что это готовая диссертация!» «А я помню, – сказал Клим, – ты по затону на такой чудной моторке гонял!» «Видел, да? А знаешь, там такая интересная гидродинамика! – Опустил голову. – У меня только две любви было в жизни: катамараны да Зинка…»