Казаков, конечно, со стороны себя не видит. Но он тоже слегка похож на них. И тянет его к этим ребятам.

Поэтому сейчас он сидит, выпивает, помалкивает и приглядывается: «Что их роднит? Вот Сашка Ермаков. Сегодня уже можно точно сказать: он принадлежит к “людям войны”. От Афганистана до многочисленных конфликтов на обломках Союза встречаются они – профессионалы и одновременно любители этого дела. На войне они у себя дома. Здесь они в своей тарелке. Востребованы. Чувствуют себя значительными, важными.

Возвращаясь домой, они тоскуют и скучают. Вечно попадают в какие-то передряги: то ввяжутся в драку, то ограбят кого-нибудь. И очень даже часто оказываются в тюряге. А при первом же удобном случае едут на войну, в места, где разгораются конфликты. Их полно сейчас в Карабахе, Абхазии, Приднестровье, теперь вот в Чечне. Взять того же Ермакова или хоть Витьку Палахова – у них только и разговоров, «как мы бежали, куда стреляли». И все с таким азартом. Чувствуется, что они этим живут. Как живут со своей страстью охотники и рыбаки. Чаще всего эта страсть их и убивает. Сколько их, в ком живет дух воинов, уже закопали. А сколько закопают. Из них и вербуются наемники, легионеры, бойцы частных армий. Ну а если дело по душе, то они и бесплатно, ради идеи, готовы воевать. Потому что им нужен адреналин. Кайф».

«Ну, с ними-то понятно. А вот эти откуда? – прислушиваясь к разговору, думает капитан, поглядывая на казачков. – Родственнички! Каким ветром, каким духом занесло их сюда из станиц Дона, Кубани, Ставрополья? Им-то какое дело? Их что толкает?»

Разговор идет как раз о Кавказе. Выступает Сидор. Хрустя зеленым огурцом, он толкует:

– Выселение народов в сороковые годы? Можно подумать, шо тогда все и началось. Чушь это! Здесь война идет без малого два века.

– Как же два века? – удивляется один из казаков. – А в советское время вроде как тихо было.

– Да ты шо! И в советское время не все было гладко, – возражает Сидор. – Всегда борьба шла с ними. Это такой разбойничий народ. Они в советское время ездили из Грозного на нашу сторону по пятницам – скот воровать, машины угонять. А шо они сейчас делают? Спаси Бог! Из республики выгнали двести тысяч русских! Это как?!

Все примолкают. Казаки разливают спиртное по зеленым металлическим кружкам.

– Давайте вздрогнем! – просто говорит один смуглый, носатый, гунявый, со странными погонами, на которых изображена корона. – За ваш успех!

Все тянутся чокнуться к нему, снайперу.

Разговор продолжается, теперь уже о казачестве.

– Капитан тоже наш человек. Из казаков!

– Да?

– О!

– Земляк!

– Я из оренбургских! – сдержанно, но все-таки с ноткой гордости замечает Анатолий. – Мой дед служил в охранной сотне последнего царя. А прадед в середине прошлого века основал станицу Верную, что теперь называется Алма-Ата. И вместе с генералом Перовским ходил на кокандского хана и бухарского эмира. Мой прадед, – голос его уже пьяно гремит, – есаул Серов с сотней бился против десяти тысяч. И выжил. Пробился к своим. Поэтому давайте выпьем за них! За наших дедов!

Сидор выпил, ловко перекрестился. И заговорил снова:

– В каждом месте, где русские граничили с диким полем – в Сибири ли, на Кавказе ли, – везде появлялись такие люди, которые стояли на рубежах, охраняли их, а если надо, то шли по своей воле или воле царя-батюшки все дальше и дальше. Казаки – это соль земли Русской.

– Сидор! А я слышал другое, – возразил ему гунявый. – Что казаки произошли от одного народа. И это отдельная нация. Не то что кацапы.

– Да брось ты сочинять! Отдельная нация… Нация у нас одна – русские. А противостоим мы многим племенам. И родам. И воюем всю жисть с ними. Нехристями!

Анатолий слушал эти речи. Советский человек, еще сидевший в нем, все хотел возразить. Но, в сущности, возражать ему было нечего. Потому что здесь он видел другую правду этой войны: «Там, в столицах, среди толчеи и сутолоки, вовсе непонятно, что здесь происходит. Вот и выдумывают политологи “борьбу за целостность государства, антитеррористическую операцию, сепаратизм”. Здесь этим ребятам все понятно как дважды два. Они бьются за свою жизнь. За право жить на этой земле. Детей растить, внуков нянчить».

И, словно слушая его мысли, Сидор Кравченко продолжает развивать тему:

– Нам эту войну проиграть никак нельзя! Уйдем – полыхнет весь Кавказ! Слышали, Дудаев объявил нас, казаков, врагами чеченского народа. А себя – новым Шамилем. Нам проиграть никак нельзя. Надо упереться рогом. Они нам все припомнят. И тут, и на Кубани у нас много чего было. Ведь в старые времена там столько племен и народов жило! Тьма. Вот кто скажет, откуда пошли такие нерусские названия, например Сочи, Дагомыс, Адлер?

– Ну и откуда? – заинтересовался Анатолий.

– А оттуда! Потому шо там, где теперь курортники пузо на солнышке греют, еще двести лет назад жило великое множество племен и народов. Шапсуги, бжедухи, натухайцы, хатукайцы, абадзехи, убыхи, темиргоевцы, махошевцы, бесленеевцы, абазины, егерукаевцы. А всех вместе обобщенно их называли черкесами. А где они теперь, племена? Все заселено русскими. Осталась только маленькая Адыгея.

– Ну и где они? – спросил кто-то из притихших казаков.

Сидор выматерился в рифму и, сдвинув шапку на затылок, добавил:

– Поперли мы их оттуда. В прошлом веке. Большая часть их убралась в Турцию. Половина вымерла. Остальные там осели. Зубы точат. Мечтают создать Великую Черкесию. От Черного моря до Каспийского. Так шо, извините-подвиньтесь, нам отступать никак нельзя. И ты там, в Москве, кому надо скажи: казаки будут биться.

Капитан слушает. Напитывается. Но признать эту правду до конца не может. Образование, воспитание, жизнь среди других народов мешают до конца признать эту правду своей. Не может он так вот просто из капитана Казакова стать есаулом. Но песню, которую ему в детстве напевал дед, он все-таки вспомнил. И потихоньку затянул:

В степи широкой под Иканом

Нас окружил кокандец злой.

И трое суток с басурманом

У нас кипел кровавый бой.

Идем, идем, друзья, на бой.

Мы смерть врагу несем с собой.

Мы шли, ряды у нас редели.

Геройски умирал казак…

Семь миллионов долларов в рублях – это два огромных полотняных мешка с деньгами. Они спрессованы полиэтиленом в плотные, очень похожие на кирпичи пачки. В каждом таком «кирпиче» по десять заклеенных крест-накрест фирменной сине-белой банковской лентой упаковок с купюрами разного достоинства. Это целое состояние. И Дубравин, сгибаясь под тяжестью мешков, тащит их через всю площадь к автомобильной стоянке, где в синей вазовской «девятке» ждет его водитель.

Он тащит эту обрывающую руки ношу. И оглядывается вокруг. Потому что ему каждую секунду этого скорбного пути кажется, что за ним вприщур смотрят десятки глаз. И мысли от этого у него тревожные и опасливые: «Нынче бандиты грабят, не стесняясь, инкассаторов, банки, кассы и проникают за любые запоры. А я, похожий сейчас на мураша, нагруженного сверх меры, представляю собой ну просто идеальную цель. С миллионами в мешках. И безо всякой охраны. Дурень! Это с одной стороны. А с другой? Сам не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Сообщи я нашим чоповцам, что повезу такие деньжищи… Не дрогнут ли они? Не проснется ли у них самих такое желание поживиться?»