– Плохо дело.

Я кивнул.

– И что будет, если ей станет еще хуже? Вы ведь наверняка об этом думали.

– Надеюсь, что не станет.

– Разумеется. Я к тому, что, конечно, мне хотелось бы иметь какую-то возможность помочь ей. Но зачем притворяться-то? Нет у меня такой возможности. Если ей так и не станет лучше, станет только хуже, а, похоже, к этому все и идет, что тут поделаешь? Что, ко всем чертям, может тут сделать человек?

– Не знаю.

– И я не знаю. Просто не знаю, на хер, и все. И никто не знает. Понимаете? Может, на этот вопрос и вообще ответа нет.

– Может быть.

– Да. Может быть. – Теперь он изучал свои ногти. – Я не могу знать, что вы думаете об этом, но она вам не безразлична, как и мне, так что готов поспорить: думаете вы то же, что я. А я иногда гадаю, не лучше ли было бы, – я хочу сказать, не лучше ли было бы для нее, – просто – фюить? Понимаете?

Я поймал себя на том, что киваю, и сразу перестал. Что, собственно, я должен понимать?

– Для ее же блага.

То, что я прочитал в его глазах, заставило мое сердце похолодеть.

– Покормились, мальчики? – спросила официантка.

Эрик улыбнулся ей:

– Покормились.

– Захотите пива, крикните.

– Крикнем.

Она отошла. Когда Эрик заговорил снова, оказалось, что слышу я его сквозь негромкое потрескивание в ушах.

– Послушайте, – сказал он, – что бы с ней ни случилось – в какой-то момент, – для ее же блага лучше надеяться, что случится оно скорее раньше, чем позже. Ее мучает боль. Скорее раньше, чем позже, но что-то случиться должно. Может, думать об этом и трудно. Может, и неприятно. Но это факт. Жизнь есть жизнь.

Вы понимаете, о чем я?

Я ведь могу сказать, что вы думаете. «Посмотрите на нее. Ей уже – сколько? Семьдесят восемь? Семьдесят девять? Если мы просто будем сидеть и ждать, сколько еще это может протянуться?» И вы правы. Конечно, правы. Поэтому позвольте сказать вам еще кое-что, вы этого можете и не знать, это семейная история. Вам придется поверить мне, если я скажу, что она может прожить еще долго-долго. Это наследственное. Дольше, чем кому-нибудь хочется, – и ей прежде всего. Попробуйте на секунду напрячь воображение. Что получится, если все затянется еще на… не знаю, на двадцать лет? и вдруг окажется, что все уже не так просто?

Совсем.

И что означает для нас вот это вот день за днем? Я думаю – это всего лишь мое мнение, но, по-моему, оно основано на фактах, – я думаю, что мы, то есть вы, я, она, должны думать о настоящем. О том, что происходит сейчас. А сейчас у нас имеется определенный, я бы так сказал, расклад сил. И если хотите знать мое мнение, это не так чтобы плохо. Так и должно быть. Разделение труда. Вы живете там. У нее. Видите ее каждый день. Если случается что-то плохое, один только вы и можете сказать, как все было. И развитие событий очень во многом определяется решением, которое примете вы.

Стало быть, дело обстоит так: что будет дальше, зависит от вас.

И я вам еще кое-что скажу. Моя бабуля умерла, мама и папа тоже. То есть кто у нее остался? Только я. А нужен мне ее дом? Не нужен. Я это к тому, что, если что-то случится, все пойдет заведенным порядком и дом станет моим. Ладно. Но, в зависимости от того, как поведете себя вы, он может достаться и вам, если вы захотите.

И знаете еще что? То, что я сказал, не кажется вам правильным на сто процентов. Я вижу. Но все о’кей. Так и должно быть, вы же об этом, скорее всего, никогда помногу не думали, а если и думали, то смотрели на все под одним углом. Ну так давайте я помогу вам взглянуть под другим. Вопрос же не только в том, что выигрываю я, что выигрываете вы. Вопрос в том, что лучше для всех. И самое главное, самое первое – для нее. Тут вопрос ее достоинства. Вы сами сказали: лучше ей не становится. Она мучается. Поэтому я и говорю: мы должны посмотреть на все ее глазами. Счастлива она? Так вы и это сами сказали. Нет. Не счастлива. А это неестественно. Ведь так? Вы вот скажите, естественно ли для человека просыпаться каждое утро и терпеть такую боль? Конечно, нет. Я к чему клоню-то – такое для любого было бы неестественно, но ведь она из тех людей, для кого это особенно тяжко, намного тяжелее, чем для среднего человека. Я это знаю. И вы это знаете. Вы же и сами человек не из средних, так встаньте на ее место и спросите себя: «Я этого и вправду хочу?» Спросите и дайте мне ответ. – Он откинулся на спинку стула. – Ответьте.

Я сказал:

– Простите, мне нужно отлучиться.

Он махнул рукой: валяйте.

Я заперся в кабинке уборной и долгое время простоял, растирая себе грудь. Неужели это случилось на самом деле? Неужели он предложил мне дом? Попытался сговориться со мной – вот так, за чизбургерами? Невозможно. Я хорошо понял, о чем шла речь. И это при том, что он сказал все и не сказал ничего.

Чего он ждал от меня?

Что я начну торговаться?

И что торг завершится в его пользу?

Мир вдруг стал нереальным, плитки пола плыли под моими ногами, унитаз угрожающе ухмылялся.

Я пошлепал себя по лицу.

За столиком сидела на моем месте официантка. Когда я подошел, она пододвинула к Эрику по столу листок бумаги и встала, оправляя юбку.

– Берегите себя, – сказала она.

– Непременно, – ответил он. – Готовы?

Я кивнул, повернулся к двери.

– Секунду, – произнес он. И поднял перед собой счет.

Я рефлекторно достал бумажник, вытянул из него двадцатку.

– О, спасибо. – Он встал, взял ее из моих пальцев, положил на стол. – Тем более что делать это вы не обязаны.

Я немо кивнул. Я не собирался платить за него, но почему-то заплатил.

– Искать меня не нужно, – сказал Эрик, когда мы остановились на углу Мэсс-авеню и Проспекта. – Мне необходимо покончить с кой-какими делами, однако я все время буду поблизости. А вы пока обдумайте все и, когда в следующий раз увидите, как она страдает, вспомните о том, что я вам сказал.

Он улыбнулся, хлопнул меня по плечу и пошел к станции подземки. Сквозь переливистое облако выхлопных газов я смотрел, как он скрывается в недрах земли.

Понятно, что мысль о каких-либо посягательствах на жизнь Альмы мне и в голову никогда не приходила, но должен признать, однако, что сразу после разговора с Эриком я испытал облегчение от того, что увидеться с ней прямо сейчас мне не придется. Сидеть и болтать, как будто ничто не изменилось, смотреть ей в глаза, – думаю, мне это оказалось бы не по силам. И несколько часов я просто расхаживал по библиотеке, пытаясь осмыслить то, что со мной произошло.