Мы одеваемся, вот только наша одежда по-прежнему мокрая, и мы по-прежнему смеемся и одновременно обнимаемся, прислонившись к автомату со льдом. Ник неудачно толкает меня, и лед сыплется на пол из автомата, сыплется на нас, как хренова лавина, и нам остается только засмеяться еще громче и убежать.

Мы целуемся в коридоре, прислонившись к стене.

Мы целуемся в прозрачном лифте. Мы катаемся вверх и вниз, не переставая целоваться. Снаружи время идет вперед, но внутри оно словно остановилось, потому что у нас собственное расписание: целоваться, смеяться, касаться друг друга, дышать, принимать, желать, надеяться. Любить.

Я совсем не знаю эту Нору – любительницу риска, искательницу приключений. Я – симпатичная еврейская девочка из Энглвуд-Клифс, Нью-Джерси. Может, у меня маленький грязный рот, но меня ни разу не заставали врасплох, когда я занималась сексом, тайком проникнув в отель «Марриотт», твою ж мать. Думаю, я могла бы рассмотреть «Риц-Карлтон» или «Четыре сезона» в качестве возможных вариантов, но «Марриотт» – на фиг! И все-таки я здесь. И именно здесь я хочу быть. Что за заклинание этот парень наложил на меня?

Я совсем не знаю эту Нору, но она мне нравится. Надеюсь, она неплохо проведет время, учитывая, как долго она находилась в заточении.

Двери лифта открываются на первом этаже, охрана отеля приветствует нас и провожает к выходу, и я подавляю желание устроить с ними долгую серьезную дискуссию о базовых принципах гражданских свобод, лежащих в основе нашего государства. Меня останавливает только то, что тогда я проведу меньше времени с Ником.

Так что мы с Ником выходим на улицу, держась за руки и все еще смеясь. Мы по-прежнему мокрые после того дождя и вспотевшие после объятий. И мы чувствуем себя головокружительно, потому что встает солнце, мы находимся в центре мира, в центре нашей собственной вселенной, наступила весна, и воздух пахнет сыростью и чистотой. Боже, благослови Манхэттен, знаете ли – сейчас, наверное, шесть утра, воскресенье, но мусоровозы уже расползаются по улицам, а на Таймс-сквер работники городских служб в ярко-оранжевой форме убирают следы прошедшей ночи. Даже запах свежего весеннего дождя не может полностью перебить запах духов «О-де-Таймс-сквер»: моча/мусор/рвота, но почему-то именно здесь, именно сейчас запах кажется идеальным.

– Куда? – спрашивает Ник, и я отвечаю:

– Домой.

Нам нужно найти «юго» по имени Джесси и понять, как выбраться с этого острова.

У меня так много дел. Разобраться с Кэролайн. Решить вопросы с колледжем. Узнать получше Ника. Нагуглить разнообразные сексуальные приемы.

Создавать новые плей-листы. У меня в голове уже складывается один – я соберу его для Ника после того, как немного посплю. Я назову его «(По)дожди/Помечтай», и там будут мечтательные песни, в названиях которых есть слова «поезд» или «дождь». Потому что он так прекрасен под дождем, а я хочу однажды заняться с ним любовью в электричке – совсем не так, как в той сцене в Чикагском метрополитене из фильма «Опасный бизнес», вышедшего в восьмидесятых, – там это выглядело, конечно, сексуально, но слишком негигиенично. Нет, мы с Ником сядем на поезд, который едет через всю страну, оплатим отдельную полку с настоящими простынями, как в старых черно-белых фильмах, будем называть друг друга «дорогой» и «дорогая» и ночами читать вслух друг другу книги, пока поезд едет по Великим Равнинам. В качестве совсем уж безумной идеи я задумываюсь о том, что в мой плей-лист «(По) дожди/Помечтай» для Ника попадут и такие песни, как «I Wish it Would be Rain» Temptations, «Train in the Vain (Stand by me)» The Clash, «It’s Raining» Ирмы Томас, Blue Train Джонни Кэша, а после нее будет играть «Runaway Train» Розанны Кэш (вот какая я умная!), «Come Rain or Come Shine» – кавер Дины Вашингтон или Рэя Чарльза (трудный выбор – решу потом), а завершит этот микс песня «Friendship Train»[25] в исполнении Глэдис Найт и The Pips. Ведь в конечном итоге в этом-то все и дело, верно?

Мы идем по Седьмой авеню, и я не знаю, поедем мы на метро или так и будем идти до Нижнего Ист-Сайда. А может, будем добираться как-нибудь еще – мне все равно.

– Ник? – спрашиваю я.

Он подносит мою ладонь к губам и быстро целует ее. А потом отвечает:

– А?

Я говорю ему:

– Что это только что было? Я должна кое в чем тебе признаться.

Он останавливается, не выпуская моей руки, но слегка расслабляет пальцы, и я вижу по его взгляду, что он задумался. «А теперь она скажет мне, что у нее герпес» или, еще хуже, «Она собирается утверждать, что вообще ничего не было». Я почти вижу, как на лбу у него от напряжения выступает пот.

– Что? – шепотом спрашивает он.

Я смотрю ему прямо в глаза. Глубоко и печально вздыхаю, смотрю на него и просто выпускаю слова на волю:

– Я беременна. Но не знаю, от тебя или от Пришельца.

На этот раз я даже не пытаюсь сдержать улыбку. Сейчас я пойму, нравится мне это или нет. Я решаю, что нравится.

Он тоже не пытается сдержаться. Крепко прижимает меня к себе. Он смеется, но какая-то часть меня хочет попросить его остановиться, потому что эта часть прижимается к его груди и думает: «Вот блин, это же совсем не смешно, потому что я ж ведь могу по-настоящему в тебя влюбиться».

Когда можно считать, что ночь закончилась? Когда рассвет только начинается? Или когда солнце взошло? Когда ты наконец идешь спать или просто когда понимаешь, что спать пора? Когда клуб закрывается или когда все наконец расходятся? Обычно я держу подобные вопросы при себе. Но на этот раз я спрашиваю Нору.

– Когда ты решишь – тогда и закончится, – отвечает она. – Когда ты скажешь, что ночи конец. Остальное – просто вопрос того, где находится солнце. Это к нам не имеет никакого отношения.

Мы идем дальше по Седьмой авеню. Эта часть города спит, несмотря на то, что уже разгорается день. Таксисты, работавшие в ночную смену, притормаживают, когда видят нас, а потом ускоряются, когда замечают, как мы держимся за руки, понимая, что мы никуда не спешим.

Я ужасно устал. Даже слишком устал, чтобы отрицать, что я устал, так что я позволяю тяжести обрушиться на мое тело и мысли. Я так чертовски устал, а теперь трачу большую часть своих сил на сожаления по этому поводу.

– Мне нравится этот свет, – говорит Нора. Пробуждающийся город окрашен в розовый – а когда засыпает, становится оранжевым и синим.

Мы оба выглядим ужасно. Наши волосы высыхают, застывая как попало. Шесть часов утра, я отбрасываю тень. Наша помятая одежда, как бы мы ни старались ее разгладить, по-прежнему выдает, что мы пытались заняться любовью. (Ладно, мы не очень-то и старались. Мы гордимся своим видом).