– Ты в самом деле считаешь, что над этим можно посмеяться? – удивился он.

Вопрос застал меня врасплох.

– Нет! Конечно, нет! Я смертельно испугалась, да и бедная миссис Нортон – тоже. Не знаю, сколько еще она сможет жить одна…

– В таком случае, – перебил он, – почему я должен видеть в этом что-то смешное?

Я пожала плечами.

Джинси, ты круглая идиотка! Единственная в своем роде.

– Я бываю слишком агрессивной. Иногда.

– У всех свои недостатки, – усмехнулся Рик.

– Вроде неуклюжести?

– Помимо всего прочего.

– Чего именно? – допытывалась я, гадая, уж не флиртует ли он.

– Не такой я дурак, чтобы выкладывать тебе все о своих недостатках.

О да. Флиртует.

Последовало молчание, несколько минут мы смотрели друг другу в глаза, и, если мне это не почудилось, сексуальное напряжение нарастало с ураганной скоростью.

Я всегда умела верно истолковать сексуальный призыв. Особенно такой, на который была готова ответить.

Когда Рик уже хотел что-то сказать, за моей спиной появился Келл.

– Вот ты где! – закричал он, дыхнув мне в шею чесночным пламенем. – Ты мне нужна, немедленно!

И, схватив меня за руку, потащил в коридор.

На ходу я оглянулась. Глаза Рика все еще пылали.

Пылали?

«Смотри, – предостерегла я себя. – Сказывается влияние Даниэллы».

Я едва уклонилась от столкновения с бандой малолетних правонарушителей, рвущихся к воде. Ребятишки. Чьей идеей был каждый из них?

У Рика есть ребенок.

Черт! Несмотря на слепящее солнце и сверкающую воду, я не могла выкинуть Рика из головы. Его объятия, когда я распахнула дверь, мои поцелуи на его шее. Господи, до чего же мне было стыдно!

Я добралась до конца двухмильного отрезка береговой линии и повернула обратно, но, сделав пару шагов, обнаружила Дэвида и Роберту чуть повыше, почти рядом с дорогой, подальше от воды.

Дэвид был в обычном пляжном костюме: шортах из плащовки и тенниске. Роберта – в ярко-розовом, не доходящем до пупка топе и супернизко сидящих на бедрах белых капри.

Похоже, они ссорились. Вернее, ссорилась Роберта. Кричала, яростно махала руками. Дэвид помалкивал, стоя абсолютно неподвижно. Бессильно уронив руки.

Я отвернулась и ушла.

Должно быть, скандалы на пляже так же унизительны для посторонних, как и для спорящих, сознающих, что на них глазеют. Никому не нравится трясти грязное белье на людях. И никто не желает наблюдать, как чужое грязное белье колеблется на ветерке.

Последнее в полной мере относится ко мне. Я точно знаю, что некоторые люди испытывают подленькое злорадное удовольствие, наблюдая, как рушатся цивилизованные фасады окружающих. Разве не для этого существует «Е!»? Журнал «Пипл»? Интервью Кэти Каурик?

Пройдя еще немного, я осторожно оглянулась. Дэвида и Роберты не было видно.

Интересно, он заметил меня? Я надеялась, что нет. Он совсем неплохой малый. Немного безвольный, что доказывал выбор невесты, но вполне ничего.

Роберта, должно быть, настоящий динамит в постели.

Потому что других выдающихся качеств я не заметила. А только что увиденная сцена подтвердила уже успевшее сложиться впечатление от будущей невестки Даниэллы.

Роберта – классический пример избалованной стервозы. Жаль, что такой хорошей девчонке, как Даниэлла, придется ее терпеть.

Не то чтобы Даниэлла внезапно сделалась моей лучшей подругой. Я не стала бы убеждать присяжных заседателей в ее высокоморальных принципах и не думаю, что, попав со мной на необитаемый остров, она добровольно дала бы себя съесть во имя моего спасения тигру или любому другому дикому зверю. Скажем, вепрю.

Все же я не так уж плохо разбираюсь в людях, и мне ясно, что под внешностью легкомысленной и пустоголовой девицы кроется хороший человечек. Довольно умный.

Может, она немного сбита с толку, может, бросает вызов обществу, – но, черт подери, кто из нас не был сбит с толку? И кто не бросал вызов обществу?

Роберта. Вот кто. Она и ей подобные.

Клянусь, эта девица прозрачна, как стекло, легковесна, как комок пенопласта, поверхностна и ограниченна, как мелкая лужа, оставшаяся после дождя. Я бы не поверила ей ни на цент. Представляю, как она выглядит, если хорошенько отмыть ее от всей косметики и снять тонну украшений.

«Отлично, Джинси, – выругала я себя. – Легко осуждать других, не так ли? Куда проще, чем попытаться привести в порядок собственную жизнь! Как можешь ты справиться с дурацким увлечением Риком, если проводишь кучу времени, издеваясь над какой-то дурочкой с Лонг-Айленда?»

Я возвращалась домой, чувствуя себя кем-то вроде гнусных злорадствующих зевак, которых так презирала на словах.

Небеса разверзлись около часу дня.

Я всегда находила дождливые дни ужасно угнетающими. Они воскрешали воспоминания о летних каникулах, когда мать даже в морось не пускала меня и братьев к озеру.

Оно лежало всего в нескольких футах от дома – большое прекрасное озеро, считавшееся в пасмурную погоду запретной территорией. Я считала, что мать жутко несправедлива.

Что такого страшного могло случиться?

«Может ударить молния и сжечь тебя заживо, – объяснила мать. – Может подняться волна и накрыть тебя с головой. Отвязавшаяся лодка может ударить тебя по голове и загнать твое тело вниз, в мутные глубины…»

И дождь, и чрезмерная осторожность матери, казалось, сокращали каникулы. Вынуждали думать о возвращении в школу, к ежедневному однообразию будней.

В детстве мне казалось, что в разнообразии заключена особая магия. Перемена места означала перемену мыслей и чувств. Другая одежда, другая еда, другие люди. Перемены вызывали эмоциональный подъем.

Когда я была ребенком. Дети отважны.

Начиная лет с двенадцати я стала испытывать иные чувства.

Считать, что перемены – нечто неприятное и пугающее. А отличия от того, к чему привыкла, – нечто путаное, требующее напряжения мысли. Однообразие означало безопасность и надежность.

Полагаю, что для большинства людей взросление – время мятежа. Испытания чужих нервов. Проверок, до каких пределов могут дойти люди. Сексуальных подвигов. Для меня же – время страха. Желания замкнуться в себе, отделиться от окружающих.

Разумеется, я осознала это много лет спустя, когда вернуть юность было невозможно. Потому что я была с Уином уже почти десять лет.