– Давай, мужчина, отнеси-ка это и подмени на погрузке старую больную обезьяну, а то что-то умаялся я сегодня: то стреляй, то ящики кантуй… «И в мешок – меня, и копать – меня»…

«Молодой» безропотно подхватывает переданную ношу.

– Куда их?

– Вон туда, в контору, а там увидишь сразу, – указываю я направление и резким громким свистом привлекаю внимание своей «бригады-ух». – Все, парни, помощь как-никак пришла, хватит пупы надрывать. Нехай трактор работает – он железный.

Спрыгиваю на землю и с наслаждением, до хруста в суставах, потягиваюсь. Хорошо! С моими-то габаритами даже в «Урале» под тентом во весь рост не выпрямиться, а в полусогнутом положении тяжести кантовать – то еще удовольствие.

Прежде чем идти в родительскую квартиру – повидать маму и заодно напроситься на постой: помыться, перекусить и вздремнуть перед завтрашней поездкой нам с парнями совсем не помешает, – свожу отца с зиятуллинским заместителем, лейтенантом Сашкой Лиско по прозвищу Лис. Он у приехавших старший, ему тут оставаться и службу нести. Вот пусть познакомятся и сразу взаимодействие наладят. Заодно порешают, где народ квартировать будет, посты и маршруты патрулирования определят… В общем, всякая военная рутина, которая совсем не похожа на красивое киношное «пиф-паф, всех убью – один останусь», но без которой, случись что, это самое «пиф-паф» будет очень недолгим и плохо для тебя закончится.

Папахен с Саней общий язык нашли быстро, что радует. Им теперь долго бок о бок лямку тянуть, если б характерами не сошлись – могли на пустом месте нарисоваться совершенно лишние сейчас затруднения. Но ничего – не успели и пары минут пообщаться, как Сашка по-свойски, словно у старого знакомого, стреляет у отца сигаретку, и они на пару начинают немилосердно дымить, склонившись над схемой поселка. Сработаются!

– Батянь, я так понимаю, что в моем присутствии вы больше не нуждаетесь? Мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело?

– И куда это ты собрался? – ехидно щурится Лиско. – По бабам, что ли?

– Маму проведать.

Сашке явно неудобно за не шибко удачную шутку, по конфузливому выражению лица вижу. А вот отец, погрузившийся в мысли об организации обороны поселка, похоже, даже и не расслышал, о чем мы вообще.

– Чего говоришь, сын?

– Говорю – шабаш работе, мы домой пойдем. Приютите меня с парнями до утра?

– Чего ж нет? Мать заодно повидаешь. Да и помоетесь-постираетесь. Вода горячая есть, у нас же и скважина, и котельная в поселке свои.

– Красиво жить не запретишь, – хмыкает Лиско.

Согласен. В Пересвете горячая вода тоже имеется. Но в Отряде, чтоб ополоснуться, не меньше полутора часов в очереди к душевой простоять придется. Нет, пора все же что-то с этой дикой скученностью решать, иначе конфликты неизбежны. А люди на взводе, и у многих оружие. Нехорошо может получиться.

– Что да, то да. Хоть в этом нам повезло, – соглашается с Лисом отец и снова утыкается в схему. – Слушай, Александр, а что, если нам вторую пулеметную точку не тут, а здесь поставить? Гляди, вот здесь тогда можно шикарную отсечную позицию оборудовать, да и сектора́ обстрела такие удачные вырисовываются…

Сашка заинтересованно смотрит за перемещениями батиного указательного пальца по толстому ватману схемы, задумчиво почесывая кончик своего монументального, длинного и слегка заостренного, носа, за который (а вовсе не за схожесть с фамилией) он и заработал «творческий псевдоним» у отрядных острословов. Понятно: тут я точно не нужен. Вот прямо сейчас молча уйду – хорошо если через пару-тройку минут заметят. И то небось только после того, как пару раз в пустоту какой-нибудь вопрос зададут и ответа не получат.

– Так что, я пошел?

В ответ мне в два голоса только пробурчали что-то маловразумительное и рукой махнули. Вали, мол, не держим. Вот и ладно, вот и хорошо. Снова свистом привлекаю к себе внимание парней и даю отмашку в сторону УАЗа…

Дома хорошо. Если очень постараться, то можно даже на пару мгновений представить, что все происходящее вокруг – всего лишь плод моей фантазии и ничего страшного на самом деле не происходит. Жаль, что только на пару мгновений, дольше уже не получится.

Разместились с трудом. Кухня родительской квартиры размерами не поражает: когда я один в центре на табурет сажусь – до любой стены не вставая рукой дотягиваюсь. А тут нас за столом – четверо, и мама у плиты хлопочет. Хорошо хоть холодильник – в прихожей, а то б вообще были как шпроты в банке. Но – в тесноте, да не в обиде.

Мама у меня вообще хозяйка радушная и хлебосольная, а к моим сослуживцам, что армейским, что из Отряда, у нее отношение такое… В общем, очень хорошо она к ним относится, настолько, что парням порой, вот прямо как сейчас, даже как-то неудобно. Сидят за столом и понять не могут, чего это вокруг них такая суета. Но смущение смущением, а желудок – после почти целого дня на свежем воздухе, но практически без еды – к лишним рефлексиям не склонен. Ложки слитно тренькают о тарелки, шустро черпая темно-бордовый борщ, руки тянутся то за хлебом, то за очищенными зубчиками чеснока, то за ломтиками белоснежного, с темно-красными прожилками мяса, соленого сала.

– Нет, Тамара Борисовна, – выдыхает Солоха, – как писалось в одной хорошей книжке: «Такую капусту грешно есть помимо водки». Может, повлияете на сына? А то он нас совсем затиранил…

Ах ты ж хитрая хохляцкая рожа! Это он мне, видать, за шутку про коронки мстит. И ведь самое обидное, что у меня даже не спрашивал ничего. Сразу с козырей зашел, подлец!

Мама укоризненно смотрит на меня: мол, Боря, ну как ты можешь портить уставшим друзьям ужин? Объяснять ей я совершенно ничего не хочу. Остается только глубоко вздохнуть и обреченно махнуть рукой:

– Добро. Но по сто пятьдесят капель, чисто для аппетита.

– А зачем больше-то? – просиял лицом этот негодяй. – Парни, поддерживаете?

Ха, еще б они не поддержали! Да под такой борщец с сальцом да чесночком даже я, вот уже почти шесть лет ничего крепче пива не употребляющий («сто грамм наркомовских» в Чечне перед сном после боевых выходов – не в счет, там водка – это не выпивка, а лекарство), «соточку» махну с удовольствием. Кроме того, сейчас для нас всех это тоже лекарство. Не только ледяная сорокоградусная, но и этот борщ, и сало… Этакая «прививка нормальной жизни» посреди творящегося вокруг безумия. Якорь, привязывающий нас к реальности, показывающий, что мы не сошли с ума и не мечемся в бреду, что все вокруг нас – реальность. В которой есть место не только абсолютно невозможным и абсурдным с точки зрения нормального человека ожившим мертвецам, но и чему-то совершенно обыденному. Вроде горбушки черного хлеба, натертой чесночным зубчиком.

Тихо чпокает дверца белого «Стинола», и на свет божий из морозилки появляется бутылка «Ржаной». Початая, но совсем чуть-чуть. Видно, старый недавно прикладывался, стресс снимал.

– Что, Борь, батяню твоего раскулачиваем?.. – шепчет мне на ухо Солоха.