Зима на днепровских берегах в тот год наступила рано. Киев был завален снегом, скрипел полозьями санок, дымил трубами в низкое небо.

В день операции, 22 декабря, они вышли пообедать в ближайшую кухмистерскую. На тротуарах празднично светили фонари, толпился народ. Православный люд, отстояв службу в церквах, устремился к прилавкам магазинов, на елочные базары. Веселье, смех, раскрасневшиеся на морозе лица. Конец сорокадневному Филиппову посту — впереди Рождество. Застолья, гостевания, катания с заснеженных горок, уличные представления. Отдыхай, веселись, народ, славь Иисуса Христа!

В кухмистерской было не протолкнуться: с трудом нашли два свободных места в углу, ели неохотно. Вернулись к себе в «Купеческую», поднялись в номер. До выхода оставалось несколько часов, время тянулось бесконечно. Витя читал газету, курил, она прилегла на кушетку, свернулась калачиком, задремала. Увидела знакомую мазанку за покосившимся забором, поленницу дров у крыльца. Она стоит в калошах на босу ногу во дворе родительского дома возле очага, силится поднять палкой намокшую простынь из закопченной выварки — что-то мешает, какая-то тяжесть; она напрягается, тянет изо всех сил, поднимает: на конце палки, в мыльной пене, повисло мокрое тело Милочки с мертвыми глазами… В ужасе она несется прочь, забегает в открытую дверь дома — на нее набрасываются с хохотом со всех сторон ученики отцовской ешивы: тащат книзу панталончики, хватают за ягодицы, за грудь…

— Фейга! — слышит она сквозь сон.

Витя теребит ее за плечи:

— Просыпайся.

Сидя на кушетке, она трет глаза. Скоро семь вечера: пора собирать бомбы.

То, что случилось потом, она помнила урывками, смутно. Витя открывал шкаф, снимал по очереди с полок прикрытые одеждой пачки с динамитом, оболочку бомбы, патрон с гремучей ртутью, передавал ей — она несла к столу с разложенными на скатерти пустыми коробками из-под шоколадных конфект, раскладывала по порядку, как учил ее когда-то в Одессе Николай Иванович.

Кажется, она держала в руках запальную трубку с бертолетовой солью и сахаром. Споткнулась о половичок, схватилась машинально за край скатерти… Вспышка, жар в лицо, толчок, темнота…

Очнулась она у дальней стены: Витя с окровавленным лицом поднимал ее с пола. Она застонала от боли в ступнях ног, посмотрела на израненную ладонь с торчащими осколками стекла.

— Быстро! Одевайся!

Он тащил с вешалки верхнюю одежду, бросил ей на колени шубку.

Комнаты было не узнать: обвалившаяся перегородка в соседний номер, всюду куски штукатурки, разбитая мебель, битое стекло. В полу рваная дыра, дым до потолка…

— Давай, давай, скорее!

Чувствуя тупую боль в затылке, она принялась обуваться. Натянула шерстяные бурки, влезла в калоши. Надела, постанывая от саднившего плеча, шубку, набросила на голову платок.

— Сумка! Держи! Я выйду первым, ты за мной!

Он побежал к двери, исчез. Она вышла, прихрамывая, следом.

В коридоре метались испуганные постояльцы, бежали к лестнице.

Она спустилась вниз, прошла через гостевой зал, вышла на мороз. Налетела на карабкавшегося по ступеням усатого городового, споткнулась, едва не упала.

На тротуаре толпились зеваки. Она поискала глазами Виктора — увидела как будто на углу соседнего дома. Пошла в ту сторону — это был не он…

Не думая больше ни о чем, глотая морозный воздух, она заковыляла подальше от галдящей толпы…

В стылый тот декабрьский вечер городовой Тарас Брагинский, стоявший на углу Волошской и Ярославской улиц, тащил время от времени из-за пазухи часы, тяжко вздыхал. До конца дежурства час с лишком, ноги одеревенели до бесчувствия. Добраться бы поскорей до дома, чарочку-другую пропустить за столом. И — на боковую, под перину. Благодать!

Дойдя до перекрестка, проследив по обыкновению обстановку на улице: бабу с бидоном, вылезшую из подвала керосиновой лавки, шагающих нетвердо в обнимку мастеровых на противоположной стороне тротуара, проехавшего мимо санного извозчика с седоком, Брагинский заковылял в очередной раз к своей будке у деревянного забора. Постучал каблуками с налипшей наледью о приступок, шумно высморкался в платок.

Хлопнуло в этот момент что-то оглушительно сзади, толкнуло в спину воздушной волной. Обернувшись, Брагинский увидел: летела, разлетаясь на куски, с верхнего этажа номеров «Купе ческой» оконная рама. Грохнулась на мостовую, рассыпалась осколками стекла. Из рваного оконного проема повалил дым…

Придерживая на ходу шашку, Брагинский побежал в сторону гостиницы. Поскользнулся, едва не упал.

Из соседних лавок и домов выскакивали любопытные, останавливались посреди мостовой сани.

— Пожар! — слышались голоса.

— Разойдись! Не толпиться!

Брагинский сипло задул в висевший на шее свисток. Подбежал к гостиничному входу, рванул входную дверь.

В зале первого этажа царил переполох. Выбегали навстречу полуодетые постояльцы, у стойки отпаивали водой даму в пеньюаре.

Городовой устремился было к лестнице, дабы лично освидетельствовать место происшествия, когда в голове неожиданно мелькнуло:

«Женщина в беличьей шубке! Загораживала, пробегая мимо, лицо! Локтем задела!» Оттолкнув кого-то в сторону, Брагинский ринулся к выходу. Выскочил наружу, задохнулся морозным воздухом. Побежал, озираясь, в сторону Нижнего вала…

Запись в журнале Киевского губернского жандармского управления от 22 декабря 1906 года:

«В 7 час. 7 мин. вечера надзиратель Плоского участка по телефону сообщил, что назад тому 20 мин. в д. № 29 по Волошской улице (гостиница «Купеческая») в номере взорвалась бомба, после чего оттуда бежала раненая еврейка, которую городовой, стоявший на посту, задержал и доставил в участок. При личном обыске у нее обнаружены: «браунинг», паспорт, который надзиратель еще не читал, и чистая паспортная книжка. Обо всем случившемся тотчас же было доложено г. Начальнику».

Из материалов Особого отдела департамента полиции. Раздел «Анархисты. По Киевской губ.». Рапорт Киевского губернатора П.Г. Курлова от 23 декабря 1906 года:

«Киевский полицмейстер донес мне, что 22-го сего Декабря в 7 часов вечера по Волошской улице на Подоле, в доме № 29, в одном из номеров первой купеческой гостиницы произошел сильный взрыв. Из этого номера выскочили мужчина и женщина и бросились на улицу, но здесь женщина была задержана собравшейся публикой и городовым Плоского участка Брагинским, а мужчина скрылся. При обыске у задержанной женщины найден револьвер «браунинг», заряженный 8 боевыми патронами, паспорт на имя Фейги Хаимовны Каплан, девицы, 19 лет, модистки, выданный Речицким Городским Старостою Минской губернии 16 сентября 1906 года за № 190, а также чистый бланк паспортной книжки, обложка которого испачкана свежей кровью».