* * *

Сбор войск 3-го пехотного корпуса под местечком Лещин, начавшийся в августе 1825 года и происходивший почти одновременно с германовскими событиями, хорошо известен историкам декабризма. Известно, что Лещинский лагерь – время обострения революционной активности Васильковской управы. Именно в Лещине к Васильковской управе примкнуло Общество соединенных славян.

В ходе Лещинского лагеря произошла и резкая радикализация настроений офицеров-черниговцев – по-видимому, она была прямым следствием германовских событий. Некоторые из офицеров уже состояли в тайном обществе, другие вступили в него в ходе лагерей. Однако вступлением в общество дело не ограничилось: черниговцы оказались едва ли не самыми активными из присутствовавших в лагере заговорщиков. По-видимому, пылкость и решимость подчиненных вызвала испуг даже у Муравьева-Апостола.

Так, один из самых «пламенных» заговорщиков, поручик Кузьмин, например, «не расслышавши на совещании одном, о чем толковали и спорили, и, думая, что решили поднять весь корпус на другой день, объявил об этом своей роте и вышел на линейку в лагере в походной амуниции». А на упреки в поспешности ответил: «Черт вас знает, о чем вы там толкуете понапрасну! Все толкуете, конституция, “Русская Правда” и прочие глупости, а ничего не делаете. Скорее дело начать бы, это лучше всех ваших конституций».

Другой заговорщик, Иван Сухинов, сказал однажды Бестужеву-Рюмину, что «изрубит» его «в мелкие куски», если он и Муравьев-Апостол будут «располагать» им и его товарищами «по своему усмотрению». И при этом добавил, что они и сами могут «найти дорогу в Москву и Петербург»[252].

В итоге Муравьеву-Апостолу с трудом удалось удержать своих подчиненных от немедленного выступления.

Все годы существования тайных обществ конкуренцию Пестелю в борьбе за лидерство составлял князь Сергей Трубецкой. М. Н. Покровский справедливо называл его «северным Пестелем по занимаемому им в заговоре положению», а М. В. Нечкина утверждала, что князь, не принимавший участия в написании всякого рода конституционных проектов, был однако крупной «организаторской фигурой», военным лидером движения[253].

Представитель знатного княжеского рода, он поступил на службу в 1808 году, участвовал в Отечественной войне и Заграничных походах, как и Пестель, получил несколько боевых орденов. В «битве народов» под Лейпцигом был ранен. По итогам компании стал поручиком. Послевоенная карьера князя Трубецкого выглядит вполне успешной. Служил он в самых привилегированных гвардейских полках – Семеновском и, затем, Преображенском, исполняя при этом должность старшего адъютанта Главного штаба. Декабрь 1825 года он встретил в чине полковника гвардии.

Основатель Союза спасения, один из руководителей Союза благоденствия, восстановитель общества – названного Северным – в 1823 году, он входил в кружок «Зеленая лампа», общался с Пушкиным, способствовал деятельности ланкастерских школ, организовывал 14 декабря, был назначен «диктатором» восстания – но на площадь не вышел.

Все годы существования заговора – за исключением двух лет, проведенных Трубецким в Англии и Франции – между ним и Пестелем существовал острый личный конфликт. Конфликт, впоследствии облаченный в идеологическую форму: в Пестеле Трубецкой усматривал диктатора, стремившегося к единоличной власти в заговоре. Себя же и своих сторонников князь видел борцами за демократические формы существования тайной организации.

Обострение отношений между Пестелем и Трубецким произошло в марте 1824 года. Пестель лично приехал в Петербург – чтобы установить контакт с северными лидерами, договориться о слиянии и о совместном выступлении с Северным обществом.

Эти совещания неоднократно попадали в поле зрения исследователей[254]. «Петербургские совещания 1824 года явились вехой крупнейшего значения во всем движении декабристов», – утверждала М. В. Нечкина, и с этим выводом невозможно спорить. Труднее согласиться с другим выводом исследовательницы – о том, что итоги этих совещаний «надо признать весьма значительными»[255]. Совещания закончились полным провалом, и это было самое серьезное поражение Пестеля за все годы его пребывания в заговоре.

Объединение обществ не состоялось. И не состоялось во многом потому, что участники Северного общества «опасались честолюбивых… видов или стремления к диктаторству» со стороны Пестеля. При этом самому Пестелю пришлось выслушать много нелестных слов о собственных методах руководства заговором на юге, о том, что он навязывает южным заговорщикам свое «диктаторство», требует от них «слепого повиновения».

Завершились совещания 1824 года знаменитым собранием северных заговорщиков на квартире декабриста Евгения Оболенского, на которое они пригласили и Пестеля.

«Главным предметом разговора было Временное правление, против которого говорил наиболее Трубецкой… Они много горячились, а я все время был хладнокровен до самого конца, как ударил рукою по столу и встал», – показывал Пестель на следствии. По показанию же Трубецкого, перед тем, как хлопнуть дверью, южный лидер заявил: «Стыдно будет тому, кто не доверяет другому и предполагает в другом личные какие виды, что последствие окажет, что таковых видов нет».

Матвей Муравьев-Апостол, который тоже участвовал в этом собрании, показал на следствии, что, ударив кулаком по столу, Пестель произнес: «Так будет же республика!». Этот же возглас со слов самого Пестеля воспроизвел в показаниях Александр Поджио. Однако сам председатель Директории в произнесении подобной фразы не признался.

Объединение двух обществ было отложено до 1826 года. «Разговаривали и разъехались», – таким видел Пестель окончательный итог «объединительных совещаний»[256]. Единственным реальным результатом пребывания Пестеля в столице стало образование так называемого «северного филиала» Южного общества.

Пестель попытался создать организацию, разделяющую его собственные программные и тактические установки. При этом он опирался на своих бывших однополчан-кавалергардов, многие из которых, к тому же, оказались выпускниками Пажеского корпуса. «Без наличия в Петербурге сильной организации, способной нанести решительный удар царской фамилии, захватить правительственные учреждения, провозгласить республику и объявить Временное правительство, восстание было бессмысленным и заранее обреченным на разгром», – справедливо утверждает историк С. Н. Коржов[257].