ИЗМЕНЕНИЕ СОСТОЯНИЯ СИСТЕМЫ

Кудрявого Жоржа Матвей отыскал вечером в общежитии на Университетской, бывшей Шверника, куда проник под видом студента. Но прежде он выяснил, что фамилия Жоржа Синявский и что отец его – зампредседателя Центробанка. После этого стали понятны амбиции кудрявого красавца, привыкшего ко всем благам цивилизации, культивирующего закон вседозволенности и поступившего в университет по звонку из «черно-белого дома» – здания правительства на Краснопресненской набережной.

Жорж веселился в компании пятикурсников на восьмом этаже, Матвей насчитал в комнате шестерых интеллигентов, двух мордоворотов – тех же «качков», которые встретили его у филфака, и четырех девиц, дымивших сигаретами «Мор». Устроились все, кто где мог: на двух кроватях, на диване и даже на тумбочках. На столе стояла бутылка «Абсолюта», ликер «Амаретто» и пиво, в качестве закуски – консервированная ветчина, колбаса и яблоки.

На вошедшего никто не обратил внимания, и Матвей, найдя в дыму ораторствующего, по обыкновению, Жоржа, пошел прямо к нему. Сказал, приятно улыбаясь:

– Узнаешь, красавчик?

Сидевшие рядом с Синявским девицы оторопело уставились на гостя, шум в комнате постепенно стих.

– Что еще за чучело? – лениво поинтересовался парень в рубашке нараспашку, демонстрируя волосатую грудь. – Чего ему надо?

– Схлопотать по фейсу, – отозвался Жорж, ставя стакан. – Феня, разберись с бобиком, сам к нам пришел.

Один из бугаев – телохранителей Жоржа стал подниматься, но Матвей ласково усадил его обратно легким с виду тычком пальцев в грудь, от которого «качок» тем не менее задохнулся и не сразу пришел в себя.

– Почеши спину, малыш. – Следующим движением Матвей врезал Жоржу тыльной стороной ладони по щеке, где еще виднелся синяк прошлой пощечины, так что тот слетел с дивана, взвыв от боли. – Еще раз позволишь – даже не гнусное предложение, упаси Господь! – а хотя бы косой взгляд в сторону нашей общей знакомой – покалечу! Усек, говнюк?

– Ах ты мерза… – вскочил второй громила… и сел с удивлением на лице, пропустив незаметный мгновенный выпад Матвея. Остальные ничего не поняли, взирая на происходящее сквозь дым.

– Ясно, – кивнул будущий филолог с волосатой грудью, – снова вумен вульгарис. Наш Жоржик где-то позарился на чужую юницу.

– Да ты, скотина, знаешь, кто я?! – завопил опомнившийся Жорж. – Я тебя в выгребной яме сгною, в болото засажу, я тебя, гад… – Синявский схватил стоявший на тумбочке утюг, двинулся на Матвея. – Попадание внутрь – смертельно, соображаешь? Убью!

Еще двое парней встали с кроватей, явно собираясь помочь товарищу, да и бугаи оклемались, уверенные в своей силе. И Матвей вынужден был применить превентивные меры воздействия.

Русбой, которым он владел в совершенстве, как и айкидо, основан на приемах нейтрализации противника без тяжелых травм. Поэтому Матвей использовал хаппо ундо[23] – принцип «движения на восемь сторон света» – лишь в приложении к тодомэ – пресечению атаки, в результате чего утюг из рук Жоржа перекочевал к нему, телохранители красавца улеглись на пол, а двое студентов залезли под стол. Движение в комнате прекратилось, шепот девушек стих, воцарилась полная тишина. Матвей аккуратно поставил утюг в тарелку с ветчиной, наставил палец на держащегося за руку Жоржа:

– Покой ценя, покой любя, ни ты меня, ни я тебя. О’кей, мальчуган? Же не компран па? Андестенд ми, май френд? Кивни, язык жестов я тоже понимаю. Вот и отлично. Теперь ты мой бенефициарий, а это значит, что я тебя предупредил, сопляк.

Фыркнула одна из девушек, потом захихикали остальные, захохотал благодушно настроенный волосатогрудый «патриарх». Под этот смех Матвей и удалился, чувствуя «аморальное удовлетворение», но далеко не уверенный в том, что акт воспитания подействует на привыкшего себе ни в чем не отказывать Жоржа.

Поскольку машину Матвей оставил за три квартала до общежития, чтобы не «светиться» понапрасну, он решил проехать две остановки на трамвае. И оказался свидетелем достаточно громкого разговора двух гегемонов, возвращавшихся то ли с работы, то ли с застолья.

– Прихожу я, бля, вчера домой, Серега, а они уже обедают без меня: жена, бля, дочь, бля, и этот хмырь е… в рот! Зять, значит. Ну, я и говорю…

Матвей переглянулся с невысоким седым пассажиром, стоявшим рядом. Седой кивнул на беседующую пару:

– Высокоинтеллектуальный у них разговор. – Вряд ли он понял подтекст сказанного.

Матвей ответил без улыбки:

– Может быть, он сказал правду. Но вообще-то сейчас это норма.

– Вы правы. Но я всегда был уверен, что самое большое отклонение от нормы – посредственность, серость, а не наоборот. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

Поставив машину во дворе дома, Матвей сел было к терминалу, но раздавшийся звонок радиотелефона изменил его намерения. Звонил Дикой:

– Хорошо, что вы дома. Срочно в управление.

– Что случилось? – У Матвея, что называется, екнуло сердце.

– Случилось. – Щелчок защиты линии и гудки отбоя.

Несколько мгновений Матвей смотрел на трубку как на готовую взорваться гранату, потом быстро собрался и, чувствуя приближение каких-то неподконтрольных ему событий, покинул квартиру.

Управление военной контрразведки «Смерш-2» занимало скромное двухэтажное здание на Фрунзенской набережной вместе с финансовым надзором Министерства обороны и в этот поздний час было погружено во тьму. Окна кабинета Дикого тоже не светились, но это просто работала лазерно-поляризационная защита, затемняющая стекла.

Соболева ждали. Двери сами закрывались и открывались за ним, как только он появлялся в поле зрения скрытых телекамер, и через минуту он уже входил в небольшой, но технологически уютный кабинет генерала. Валентин Анатольевич, в белой рубашке с галстуком, поднялся ему навстречу, пожал руку, кивнул на стулья с кожаными сиденьями.

– Когда вы в последний раз виделись с Ивакиным, Матвей Фомич?

– Вчера вечером. А что с ним?

– Убит. Именно вчера вечером у двери той же явочной квартиры. Тело обнаружили только во второй половине следующего дня, то есть уже сегодня, но вас не было дома.

Несколько мгновений Матвей находился в шоке. Вскинулся:

– Не может быть!