Я был свидетелем тяжелейшей сцены, – вспоминает А. Кондратович. – Все главы о Бунине, без изъятия и даже с ошибками, которые мы к этому времени успели устранить из текста, – появились в «Огоньке». Это было полное неприличие. А. Т., и без того равнодушный к творчеству Катаева, возмутился и стал настаивать, что повесть надо снимать, пусть Катаев идет к чертовой матери. «Не будем же мы перепечатывать после Софронова!» С прозой у нас в то время было туговато, и мы стали уговаривать А. Т. не снимать повесть из номера. Пришлось пойти на редакционные и издательские осложнения: ставить всю повесть в один номер: не печатать же, в самом деле, одну первую часть – Бунина. А. Т. и тут сопротивлялся. Потом заявил, что он хочет видеть Катаева и поговорить с ним. Катаев пришел встревоженный, чувствовал, что кошка сало съела. А. Т. сказал все, что полагается говорить в таких случаях, без обиняков и дипломатии. И семидесятилетний Катаев стал вести себя, как наивный гимназистик: «Я дал им выбрать кусок и не думал, что они будут печатать всё», «Они подвели меня», «Они нахалы» и т. п. Будто он ничего не видел и не знал: журнал выходит как-никак через неделю, можно было бы и позвонить. Так врут в первом классе гимназии: дальше придумывали что-нибудь похитрее. Это было зрелище жалкое и противное (А. Кондратович. Новомирский дневник).

дело Синявского – это гвоздь в сапоге. Он маленький, но может отравить существование. Ни в каких выражениях мы не можем торжествовать и утверждать, что это проявление высокого гуманизма. Когда я, впервые выступавший по вопросу о Синявском, хотел сказать, что морально-этическая сторона поведения этих людей не может вызывать сочувствия лично к ним, хотя я не сторонник суда и приговора, когда я сказал, что обольщение, будто бы речь идет о крупных писателях, ни на чем не основано, – это все парировалось: «Выходит, что если талант мал, можно сажать в тюрьму?»

Надо будет нам подумать, стоит ли это дело того, чтобы из‐за него были такие результаты. В самом деле, два совершенно неизвестных нашему миру человека вдруг стали всемирно известными именами. Их история заслонила события во Вьетнаме, Ташкентскую встречу. Американцам было чрезвычайно выгодно, затмевая обстановку во Вьетнаме, обратить внимание на это событие. Один из итальянцев сказал, что если бы американцы знали, кто придумал эту историю, они отвалили бы ему большую сумму. Мы несем большие потери. Достаточно вам поехать за рубеж, и дуновение этого, недоумение, непонимание, осуждение – оно ощутимо. Я думаю, что если бы совершилось чудесное превращение, стало бы известно, что они подлежат освобождению, амнистии, то это облегчило бы жернова, висящие на отношениях с нашими зарубежными друзьями, со всеми без исключения (цит. по: Р. Романова. Александр Твардовский. С. 687–688).

В Гослите подписана к печати моя книга о «Мартине Идене». Подписана дорогой ценой. «Лакирую действительность, исправляю стихи…» (Б. Слуцкий). Внесена цитата Ленина. Снята цитата Замятина. Дырка на том месте, где был Ницше (пришлось снять о ницшеанстве Дж. Лондона). И это ощущается (Р. Орлова // Знамя. 2018. № 9. С. 174).

Несмотря на неоднократные разъяснения и рекомендации партийных органов, некоторые центральные издательства и журналы продолжают представлять в Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР материалы, в которых по-прежнему большое внимание уделяется вопросам, связанным с культом личности Сталина, репрессиям по отношению к деятелям литературы и искусства в 30–40‐х годах. В угоду определенным тенденциям печатаются и рекламируются малозначительные, а подчас и идейно ущербные произведения таких писателей и поэтов, как М. Булгаков, О. Мандельштам, Б. Пильняк, И. Бабель, А. Белый, Н. Гумилев, Б. Пастернак (Вопросы литературы. 1998. № 5).