Двумя милями дальше, в Рассветном амфитеатре, готовился гигантский пикник, на том самом месте, где Гарольд Лаудер ждал подходящего момента, чтобы сказать в «уоки-токи» роковые слова. В полдень две или три тысячи человек сидели там, смотрели на восток, в сторону Денвера, ели оленину, и вареные яйца, и санд вичи с арахисовым маслом и конфитюром, а на десерт – свежеиспеченные пироги. Возможно, больше людей, чем в тот день, вместе в Зоне собраться уже не могли, разве что если решили бы поехать в Денвер и провести митинг на футбольном стадионе, где когда-то играли «Бронкос»[235]. К первому мая потекший ранней весной ручеек переселенцев превратился в бурный поток. После пятнадцатого апреля прибыли еще восемь тысяч человек, и теперь население Боулдера составляло девятнадцать тысяч или около того, причем число это постоянно менялось: комиссия Сэнди Дюшен не успевала сразу вносить всех в список.

В манеже, который Стью принес с собой и накрыл одеялом, громко заплакал Питер. Фрэн направилась к нему, но ее опередила Люси, с огромным животом, на восьмом месяце беременности.

– Сразу тебе говорю, придется менять подгузник, – предупредила Фрэн. – Я это знаю по его крику.

– Я не умру, увидев его какашки. – Люси подняла из манежа негодующе ревущего Питера и принялась покачивать из стороны в сторону. – Привет, малыш! Чем занимаешься? Не перестарался?

Питер продолжал орать.

Люси положила его на другое одеяло, которое они принесли, чтобы использовать вместо пеленального столика. Питер пополз, но орать не прекратил. Люси перевернула его на спину и начала расстегивать синие вельветовые брючки. Питер сучил ножками.

– Почему бы вам не прогуляться? – спросила Люси, улыбнувшись Фрэн, но Стью подумал, что это очень грустная улыбка.

– Почему бы нам не прогуляться? – согласилась Фрэн и взяла Стью за руку.

Он позволил увести себя. Они пересекли дорогу и пошли по зеленому лугу, уходящему под крутым углом к белым облакам на ярко-синем небе.

– И что все это значит? – спросил Стью.

– Не поняла? – Фрэн смотрела на него слишком невинно.

– Этот взгляд.

– Какой взгляд?

– Я его узнаю, когда вижу, – ответил Стью. – Не могу сказать, что он означает, но я его узнаю.

– Давай присядем, Стью.

– Вот оно что!..

Они присели и посмотрели на восток, где предгорья переходили в равнину, которая вдали терялась в голубой дымке. А уж где-то за этой дымкой лежала Небраска.

– Дело серьезное. И я не знаю, как заговорить с тобой об этом, Стюарт.

– Как можешь, так и говори, – ответил он и взял ее за руку.

Но Фрэн не заговорила. Лицо ее пришло в движение, из глаза покатилась слезинка, уголки рта опустились, губы задрожали.

– Фрэн!

– Нет, плакать я не буду! – сердито бросила она, но слезы все равно потекли, и Фрэнни разрыдалась. Стью обнял ее и ждал, пока она успокоится.

Когда худшее вроде бы осталось позади, он подал голос:

– А теперь скажи мне, в чем дело?

– Я тоскую по дому, Стью. Хочу вернуться в Мэн.

За их спинами вопили и кричали дети. Стью смотрел на Фрэн как громом пораженный. Потом неуверенно улыбнулся:

– Правда? Я-то подумал, что ты решила как минимум развестись со мной. Пусть мы так и не воспользовались услугами церкви.

– Без тебя я никуда не пойду. – Она достала из нагрудного кармана бумажную салфетку и вытерла глаза. – Или ты этого не знаешь?

– Пожалуй, знаю.

– Но я хочу вернуться в Мэн. Мне снятся об этом сны. Тебе когда-нибудь снился восточный Техас, Стью? Арнетт?

– Нет, – честно ответил он. – Я проживу оставшиеся годы и умру счастливым, если никогда больше не увижу Арнетт. Ты хочешь поехать в Оганквит, Фрэнни?

– Со временем, возможно. Но не сразу. Я бы хотела поехать в западный Мэн, его еще называют Озерным краем. Ты почти добрался туда, когда мы с Гарольдом встретили тебя в Нью-Хэмпшире. Там такие красивые места, Стью. Бриджтон… Суиден… Касл-Рок. Озера, наверное, будут кишеть рыбой. Со временем, полагаю, мы обоснуемся на побережье. Но в первый год я не хочу видеть океан. Слишком много воспоминаний. И он будет слишком большим. Я про океан. – Она уставилась на свои пальцы, нервно комкающие салфетку. – Если ты хочешь остаться здесь… помогать им все налаживать… я пойму. Горы тоже прекрасны, но… это не мой дом.

Стью посмотрел на восток и понял, что наконец-то может сформулировать то неопределенное чувство, которое не давало ему покоя с того самого момента, как начал таять снег: стремление переехать. Здесь стало слишком много людей; нет, они еще не ходили друг другу по головам, пока не ходили, но их количество уже начало его нервировать. В Боулдере хватало зонеров (так они начали себя называть), которых вполне устраивало людское скопище. Им это очень даже нравилось. В их число входил Джек Джексон, который возглавлял новый постоянный комитет Свободной зоны (теперь он состоял из девяти человек). И Брэд Китчнер. Брэд развернул добрую сотню проектов, и для каждого ему требовались люди. Именно он предложил возобновить работу одной из денверских телестанций. С шести вечера до часа ночи она транслировала только старые фильмы, которые прерывались пятнадцатиминутным выпуском новостей в девять часов.

Стью не нравился человек, который возглавил полицию на время его отсутствия, Хью Петрелла. Он с подозрением отнесся уже к тому факту, что Петрелла – суровый пуританин с лицом, будто вытесанным из дерева, – провел предвыборную кампанию, чтобы получить эту должность. Теперь под его началом служили семнадцать человек, и на каждом заседании постоянного комитета Свободной зоны он требовал новых и новых людей. Будь Глен здесь, он бы – Стью так думал – сказал, что началась бесконечная американская борьба между законом и свободой индивидуума. Стью не считал, что Петрелла – плохой человек (жесткий – да, но не плохой), и полагал, что Хью, уверенный в том, что закон – окончательное решение любой проблемы, будет для Зоны лучшим начальником полиции, чем мог бы стать он сам.

– Я знаю, что тебе предложили место в комитете, – осторожно добавила Фрэн.

– У меня такое ощущение, что это будет почетная должность, или ты не согласна?

На лице Фрэн отразилось облегчение.

– Что ж…

– Я понял, что они будут счастливы, если я откажусь. Я – наследие прошлого комитета. И у нас был кризисный комитет. Сейчас кризиса нет. А как же Питер, Фрэнни?

– Думаю, к июню он станет достаточно взрослым, чтобы путешествовать, – ответила она. – Я бы хотела подождать, пока родит Люси.

После Питера, появившегося на свет четвертого января, в Зоне родилось восемнадцать детей. Четверо умерли, остальные чувствовали себя прекрасно. И очень скоро Зона ждала появления младенцев, у которых оба родителя обладали врожденным иммунитетом к «супергриппу». Роды Люси были намечены на четырнадцатое июня.