После смерти Сталина у меня сохранялось двойственное отношение к Капице: с одной стороны, признанный всем миром ученый, а с другой – не помог нам получить атомную бомбу раньше американцев и не стал потом участвовать в создании советской бомбы. Поэтому отношение у меня к нему было весьма сдержанное. Однажды Капица попросился ко мне на прием. Я слушал его очень внимательно, он рассказывал о важной теме, над которой хотел бы поработать, и просил оказать ему помощь, так как был отстранен от дел в его институте. Я расспрашивал о нем других ученых, включая Курчатова, и те меня особенно не обнадежили, пояснив, что данная тема не является самой острой с точки зрения государственных интересов. Мы тогда остроту научных тем измеряли лишь под углом увеличения обороноспособности страны, главными считались военные темы.

Спустя какое-то время Капица вновь попросился на прием, я его принял и сказал ему: «Почему бы Вам, товарищ Капица, не взять тему оборонного значения? Мы в этом очень нуждаемся». Он пространно объяснил мне свое отношение к военной тематике: «Я не люблю заниматься ею, я ученый, а ученые подобны артистам: любят, чтобы об их работе говорили, писали, показывали их в кино, а военная тематика секретна. Связаться с ней означает изолироваться, похоронить себя в стенах института, фамилия исчезнет из печати. Я хочу быть на виду, чтобы о моей работе знала общественность». Такие рассуждения произвели на меня впечатление не в пользу Капицы. «Мы вынуждены, – ответил я, – заниматься военной тематикой, пока существуют антагонистические государственные системы. Чтобы выстоять, нам нужно ею заниматься, иначе нас задушат и разобьют». «Нет, я не хочу заниматься военной тематикой», – не соглашался он.

Капица мне рассказал, что он сделал большое дело, разработал новый метод получения кислорода. Это очень важно для экономики страны. Это хорошо, но мы хотели большего. Мы хотели того, что высказывали в печати буржуазные ученые, чтобы нашу атомную бомбу создал академик Капица. Я не знаю: мог ли он такое сделать или не мог? Мне трудно судить, это область специалистов, ученых. Во всяком случае он не приложил руку к этому делу. Доказывал, что из пацифистских соображений не желал этим заниматься.

Если сопоставить Капицу и Сахарова: Сахаров тоже обращался с просьбой не взрывать ядерную бомбу. Но именно он дал нам водородную бомбу. Он – патриот. Его вклад в оборону огромен.

Я тогда пытался объяснить Сахарову:

– Как же обойтись без экспериментального взрыва? Оружие, которое поступает на вооружение, обязательно испытывается. Иначе нельзя быть уверенным, что в нужное время оно сработает безотказно. В этом вопросе были колебания у товарища Сахарова. У него произошло какое-то раздвоение: с одной стороны он понимал необходимость помочь стране получить самое мощное вооружение против возможных агрессоров, а с другой стороны боялся применения этого оружия. Он, видимо, боялся, что применение его свяжут с его именем. Тут могут быть разные объяснения. Я Сахарова мало знаю. Он человек тоже пацифистского направления. И я за пацифизм, если появятся условия, исключающие войны. Пока мы живем в мире, где нужно смотреть в оба. Поддаваться одностороннему пацифистскому настроению опасно. Опасно, империалисты могут «слопать».

Мне трудно было понять, как Капица, советский человек, видевший страдания нашего народа, которые принесла гитлеровская война, может так мыслить. Мы прилагали все усилия к тому, чтобы не повторилась война, все делали для подъема экономики, науки, культуры. Понятно, что без науки оборонную мощь нельзя создать. А тут крупнейший ученый с мировым именем отказывается нам помочь? На меня его слова подействовали плохо. И я решил проверить себя, при очередной встрече, спросив Лаврентьева: «Как вы оцениваете Капицу?» Лаврентьев дал ему исключительно высокую оценку. Между тем при втором разговоре со мной Капица сказал, что он хотел бы поехать за границу. И я спросил Лаврентьева: «Капица хочет поехать за границу. Как вы относитесь к этому?» «А что тут плохого? Нужно отпустить». «Вы считаете, что он честный человек?» «Абсолютно уверен, – сказал Лаврентьев. – Он чрезвычайно порядочный человек, и не только он, но и его дети. Капица – патриот, а его сын, замечательный географ, тоже патриот своей Родины»[1034]. Эти слова меня несколько успокоили, но я продолжал сомневаться. «А каково его отношение к военной тематике?» – продолжал я расспрашивать. «Он оригинал, – ответил Лаврентьев, – и действительно смотрит на военную тематику так, как сказал Вам».

Я начал склоняться к тому, чтобы разрешить Капице съездить за границу, проветриться. «Ну, хорошо, вот мы его пошлем за рубеж, а знает ли он военную тематику, над которой работают наши ученые?» – задал я Лаврентьеву следующий вопрос. «Конечно, он все знает. Академики ведь общаются между собой, обсуждают научные проблемы, читают специальную литературу, к тому же это ученый огромного масштаба, для него не существует секретов». Это меня опять насторожило. «А не может ли он где-нибудь проговориться на нежелательную тему?» «Тут мне трудно целиком говорить за него, но я считаю его хорошим ученым и большим патриотом, который никогда не станет предателем». Однако это меня не убедило: одно дело – предательство, другое – просто разболтать, тут разные вещи. Мы обменялись мнениями в Президиуме ЦК партии и решили все же воздержаться от разрешения. Ведь в начале 1950-х годов СССР находился на низком уровне создания атомных вооружений, и мы не хотели, чтобы наши противники что-либо разузнали, хотя бы косвенно или случайно. У нас не существовало полной уверенности, что в разговорах со знакомыми учеными, которых у Капицы за границей очень много, он не скажет чего-то лишнего. С сожалением, но пришлось отказать ему в разрешении на поездку.

Впоследствии, год или два тому назад, он побывал все же за границей, съездил с большим шумом в Англию и не только в Англию, получил заслуженное признание, стал почетным академиком в разных странах, и т. д. Я радуюсь за него и доволен, что наконец-то он обрел и за рубежом то, чего заслуживал. Может быть, я теперь испытываю даже некоторую ревность, что не я, когда мог, решил данный вопрос. Однако то, чего мы опасались в былые времена, перестало сейчас служить препятствием, когда мы стали признанной ядерной державой. Теперь за границу можно без боязни посылать почти любого человека, даже если мы и не были до конца уверены в нем. Какие уж сейчас секреты! За особым исключением, в сфере науки почти никаких. А мой долг как Председателя Совета Министров требовал осторожности, и я ее проявил. Но не было ли в ней «отрыжки» сталинских времен? Возможно, возможно. Ведь столько лет я проработал под руководством Сталина. Не сразу освобождаешься от моральных наслоений, даже тех, которые сам осуждаешь. Этого я не отрицаю. Необходимо время, чтобы все осознать и отрешиться от ненужного.