предполагать. Ну да экспертиза, поди, покажет. А ты мне вот чего, старой, растолкуй: это ж какую такую «птичку» наш Горох от своей Лидушки в ночь требовал? Да не хихикай так явно уж, а то и у меня самой от смеха губы разъезжаются, а дело серьёзное.

— Не могу, — действительно едва дыша, просипел я.

— Никитушка-а, ну интересно ведь! Ну скажи, скажи, а то так дурой необразованной и помру…

— Всё равно не могу!

— Да хватит ржать-то, — начала всерьёз заводиться Яга. — Ить я же тоже не лыком шита, за жизнь долгую женскую чего тока не навидалась, не наслушалась. Ясно же, что не о живой птахе речь, так поделись смыслом иносказательным — небось не покраснею?!

— Бабуля-а… правда, не могу! Давайте я Ваське всё расскажу, а он вам потом по-своему намурлыкает?

Моя домохозяйка надулась и обиженно принялась убирать посуду. Я кое-как отдышался и взялся за блокнот. Уже четвёртый, подарок из переплётной мастерской при Немецкой слободе. Мой первый, из Москвы, давно распух от записей и занял почетное место в наших милицейских архивах. Бабка отойдёт быстро, а я, как ни верти, не смог бы ей внятно объяснить, что царь наверняка имел в виду какую-нибудь безобидную позу из японских трактатов о любви.

У них там всякого понамешано, и в основном с поэтически-возвышенными названиями. «Взлетающий жаворонок», «парящий орёл», «танцующая утка», «скользящая цапля», да мало ли… Не буду строить из себя умника и всезнайку, просто мы с парнями как-то читали один такой, смеха ради, ещё в школе милиции. Нет, правда, очень смешно было, потому что попалась книга об искусстве любви для геев! Какой-то японский монах с нехилыми тараканами в голове написал, что, дескать, только не касаясь женщины, истинный самурай может достичь духовного роста и просветления. А подчинение мужчине приучает к вассальной верности и готовности отдать жизнь за господина. Ребята ещё грубовато шутили, что типа наше высшее начальство так с нами и поступает, в фигуральном смысле. Как звали того озабоченного монаха или хотя бы название книжицы — убей бог, не вспомню! А вот вроде «взлетающий жаворонок» как раз оттуда и всплыл…

Я решил сдержать слово и, поманив за собой кота, увлёк его в сени, где на ухо и пересказал всю информацию. Вася сначала очень внимательно слушал, потом, зримо приобалдев, посмотрел на меня округлившимися глазами и без оглядки дунул в горницу. Вернулся буквально через минуту, притащив на хвосте недовольного Назима с большущим кухонным ножом. Я так понял, что придётся всё повторять по второму разу. Отбарабанил быстро, как на экзаменах, потом, косо взглянув на подрагивающий в руках домового тесак, осторожно спросил:

— Ну и как вы считаете, могу ли я лично рассказать такое нашей Яге?

— Нэ можешь! — Назим зыркнул на меня, как сельский учитель на журнал «Плейбой», — И Васка тоже нэ может! Нэкто нэ может, и я нэ могу! Всэ молчать будэм… Кто нэ так — зарэжу!

— А-а, что ж, вполне разумное и взвешенное решение, — переглянувшись с котом, признал я.

Азербайджанский домовой вытер вспотевший лоб грязным фартуком и ушёл к себе под печь. Васька задержался ненадолго, вяло шлёпнул меня лапкой по щеке, зачем-то подмигнул, после чего вышел во двор, вальяжно покачивая бёдрами и призывно задрав роскошный хвост! Скотина эдакая… Всё бабке расскажу, мысленно поклялся я, потому что в столь дурацком положении не был давно. Ага, аж со вчерашнего вечера…

— Ну-кось, выйдем, Никитушка. — Из своей спаленки решительно выдвинулась Баба-яга. — Чего ж энто мы вечера ждать будем, есть у меня мыслишка одна, и сейчас провернуть не грех. Чай, не великое волшебство, управимся.

Мы вышли во двор, предупредили еремеевцев, чтоб не лезли под ноги, и скрылись на пустыре за баней. Я сразу понял, зачем мы сюда пришли. В наше первое дело моя домохозяйка успешно произвела вызов птиц, зверей и всякого прочего насекомо-пресмыкающегося рептилиеобразного зверья. Тогда ещё одна престарелая гадюка (наверняка знавшая Ноя лично!) подсказала нам бесценную информацию о тайне перстня с хризопразом. Видимо, и сейчас Яга намеревалась повторить нечто подобное…

— Зверя лесного звать не будем, чего зря народ дивить, не цирк приехал, — деловито бормотала она себе под нос, разминая хрустящие в суставах пальцы. — Змеям да лягушкам болотным тоже, поди, несподручно будет по улицам скакать. Думаю, мы и птицами поднебесными распрекрасно обойдёмся. Ежели повезёт, я те в сей же миг имя злодейское назову!

— А если не повезёт?

— В энтом и смысл, сокол ты наш, — задумчиво протянула неутомимая бабка и, подняв руки к облакам, певуче зачастила: — Ой вы, птицы поднебесные, перелётные, домашние да водоплавающие, ночные, дневные, из гнёзд, из дупел поднимайтеся! С веток, полей, речек, озёр да болот срывайтеся! Кто крылом, кто бегом, кто вприпрыжечку, — станьте передо мной как лист перед травой!

Сколько помнится, заклинание ничуть не изменилось, да и чего там, собственно, менять. Минуты не прошло, как воздух над нашими головами загудел от прилёта массированных птичьих стай. Я уставился вверх, придерживая фуражку на затылке, — японский городовой, сколько ж их там?! Над нами кружились голуби, парили орлы и коршуны, плавно летали лебеди, крыльями мельтешили дикие утки, горланили вороны и галки, а нахальные воробьи, те вообще едва не садились на голову. Ну и ну, натуральный птичий рынок, попугаев только не хватает…

Сейчас они с шумом усядутся на заборе и Яга спросит их: «А не слышали ли вы про…» Про кого, кстати? Я повернулся к бабке, дабы уточнить формулировку, и… То, что произошло потом, мне до сих пор неудобно вспоминать даже перед зеркалом. Вместо того чтобы усесться на заборе и выслушать нашу эксперт-криминалистку, вся огромная разнопёрая птичья стая одновременно обстреляла нас помётом и нагло скрылась в небесах. Мы стояли как два помеченных собаками столбика. Оба в птичьем дерьме с ног до головы, разноцветные, дурнопахнущие и так авангардно раскрашенные, что и сам Савва Новичков удушился бы от зависти! Я осторожно поднял взгляд на Ягу. Бабка замедленным движением сняла каплю помёта с кончика носа и тихо попросила:

— Вот тока слово одно скажи, Никитушка… Я за себя не отвечаю!

Мне оставалось только кивнуть.

Но если бабуля думала, что одного моего молчания достаточно, то, увы, она ошиблась. Причём глубоко…

* * *

— Ох ты ж, мать честная! — восхищённо раздалось за нашими спинами. — Тока бы успеть хоть кому исповедаться, а там уж и помирать не страшно. Та-а-кое своими глазами видел…

— Митька! — не оборачиваясь, опознали мы.

— А не пойти ль мне, добру молодцу, широким шагом в баню? —