парень что надо. Дороти? Просто чудо. С ней не страшны ни старость, ни даже смерть.

— Тебе всегда везло.

— Везло — не везло, сейчас не важно. Я боюсь за себя, за свою семью, а в эту минуту и за тебя тоже.

— За меня? — воскликнул Фортнем.

Он остановил машину на пустыре у гастронома и бросил на друга испытующий взгляд. Вокруг было тихо-тихо. Уиллис заговорил, и звук его голоса внезапно заставил Фортнема похолодеть.

— Я боюсь за всех, — сказал Уиллис. — За твоих и моих друзей, за друзей наших друзей, и так далее, до бесконечности. Глупо, да?

Уиллис открыл дверцу, вылез из машины, но уходить не спешил. Фортнем почувствовал, что нужно что-то сказать.

— Ну хорошо, так что будем делать?

Уиллис глянул вверх, солнце слепило глаза.

— Главное — не зевай, — медленно сказал он. — И денек-другой понаблюдай за происходящим. Все важно, всякая мелочь.

— Как все?

— Мы не пользуемся и половиной тех возможностей, которыми наделил нас Господь. От силы десятой частью. Надо бы и слышать больше, и видеть больше, больше чувствовать. Может, изменились солнечные блики на телеграфных проводах, или не так, как прежде, звенят цикады в кронах вязов. Нам бы нужно замереть и присмотреться, прислушаться — несколько дней, несколько ночей, а потом сравнить наши наблюдения. И вот тогда, если ты мне велишь замолчать, я с удовольствием это сделаю.

— Ну что ж, — сказал Фортнем не слишком серьезно. — Я готов понаблюдать. Но как я узнаю, то ли это, даже если увижу?

Уиллис во все глаза глядел на него.

— Узнаешь. Должен узнать. А иначе нам всем, всем до единого, конец, — произнес он ровным голосом.

Фортнем хлопнул дверцей и смущенно покраснел. Он не знал, что сказать.

— Хью, может, ты считаешь, что я спятил? — почувствовав его настроение, спросил Уиллис.

— Глупости! — с излишней горячностью воскликнул Фортнем. — Ты просто переутомился. На твоем месте я бы взял отпуск на недельку.

Уиллис кивнул.

— Давай встретимся в понедельник вечером.

— Когда угодно. Загляни к нам.

— Спасибо, Хью. Я приду. Если смогу.

И он удалился; скорым шагом пересек заросший сухим бурьяном пустырь и подошел к боковому входу в гастроном.

Фортнем глядел ему вслед. Двигаться не хотелось. Им вдруг овладело безразличие ко всему. Он медленно перевел дыхание, прислушиваясь к тишине. Провел языком по губам, слизывая соль. Посмотрел на свою руку, лежащую на приспущенном стекле; выгоревшие волоски зажглись на солнце золотым огнем. По пустырю вольготно разгуливал ветер. Фортнем высунулся из машины и глянул на солнце, которое ответило ему таким ослепительно ярким, умопомрачительным взглядом, что он тут же втянул голову обратно. Шумно выдохнул. Рассмеялся. И поехал прочь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Холодный лимонад; восхитительно запотевший стакан, в котором музыкально позвякивают кубики льда. Лимонад в меру сладок и в меру кисл, в самый раз на его вкус. Сидя с закрытыми глазами в кресле-качалке на веранде, он наслаждался прохладным напитком. Сгущались сумерки. В траве стрекотали кузнечики. Синтия примостилась напротив; она вязала, с любопытством поглядывая на него; он почувствовал на себе ее взгляд.

— Что-то тебя беспокоит, — наконец сказала она. — О чем призадумался? Выкладывай.

— Синтия, что говорит твоя интуиция? Может, нам грозит землетрясение? Земля разверзнется? Или вот-вот объявят войну? А может, опасность угрожает только лютикам в нашем саду?

— Погоди. Дай сосредоточиться.

Он открыл глаза и стал наблюдать за Синтией. Теперь глаза закрыла она и замерла, словно статуя, сложив на коленях руки. Наконец улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Ни нам, ни лютикам ничего не грозит: ни землетрясение, ни война, ни мор. Что это на тебя нашло?

— Кое-кто поговаривает о конце света. Вообще-то двое таких, но…

Со стуком распахнулись ажурные двери веранды. Фортнем вздрогнул всем телом, словно его ударили.

— Что случилось?

На веранду прошествовал Том с огородным лотком в руках.

— Прости, папа. Я тебя не задел?

— Нет, ничего. — Фортнем встал, довольный, что может прервать неприятный разговор. — Урожаем пришел похвастать?

Том нетерпеливо шагнул вперед.

— Это еще не все. Растут как на дрожжах. Побольше воды, и за семь часов — гляньте, какие выросли!

Он поставил лоток между родителями. Урожай и впрямь был просто невероятный. Сотни маленьких коричневато-серых грибочков вытягивались из влажной почвы.

— Черт побери! Потрясающе! — воскликнул Фортнем.

Синтия хотела было дотронуться до лотка, протянула руку, но тут же отдернула с тяжелым чувством.

— Не хочу тебя расстраивать, но… Среди них точно нет ядовитых?

— Можно подумать, я вас травить собираюсь? Что это — поганки?! — оскорбленно закричал Том.

— Вот именно, — тут же отозвалась Синтия, — как узнать, что они съедобные?

— Очень просто, — заявил Том. — Съесть. Останешься в живых — хорошо. А умрешь — не взыщи!

И он грубовато рассмеялся. Фортнем повеселел, но Синтию всю передернуло. Она опустилась на стул.

— Мне они не… не внушают доверия, — сказала она.

— Ну вы даете, — рассердился Том и подхватил лоток. — В этом доме тебя не могут не окатить ушатом холодной воды.

Расстроенный, мрачный, Том поплелся с веранды в дом.

— Том! — позвал отец.

— Да ладно, перебьемся. Все почему-то считают, что наши увлечения до добра не доведут. Что мы, маленькие, что ли? Ничего не понимаем?

Фортнем вошел в дом следом за Томом и увидел, как он спустил с лестницы в подвал лоток с грибами. И, хлопнув подвальной дверью, ринулся через весь дом к выходу. Фортнем возвратился на веранду.

— Нехорошо получилось. — Синтия виновато отвела глаза. — Не знаю, что на меня нашло. Я просто не могла смолчать, так и подмывало все выложить Тому.

Зазвонил телефон. Фортнем пошел в комнату и, волоча за собой шнур, вынес аппарат на веранду.

— Хью? — послышался в трубке надтреснутый голос Дороти Уиллис. Она была чем-то напугана и словно в одночасье постарела. — Роджер не у вас?

— Дороти? Нет, он к нам не заходил.

— Пропал! Из гардеробной исчезла его одежда! Вся! — Дороти тихонько заплакала.

— Держись, Дороти! Я сейчас же иду к вам.

— Ты должен нам помочь, должен! С ним что-то случилось, — причитала она. — Сделай что-нибудь, а то мы больше не увидим его в живых!

Фортнем медленно опустил трубку на рычаг. Плач оборвался. Ночные кузнечики вдруг очень громко распелись. Он почувствовал, как у него на макушке волосы встали дыбом. Какая чушь! Так не бывает! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Волосы встать дыбом не могут.

Но, один за другим, волосы на голове выпрямлялись колючей щеткой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И правда, одежды на плечиках не было. Фортнем со стуком сдвинул плечики