дом Кости Гурко, виновника торжества. Впрочем, некоторые разбрелись по своим дачам — садоводство было институтское, коллективное, а институт — достаточно старый, с традициями (его подкармливали и военные ведомства, и Академия наук, и Госкомитет), так что у многих Костиных гостей имелись садовые участки и в меру возможностей — дачные домики.

В доме Кости Гурко, нетопленом, с заколоченными для защиты от набегов местных варягов окнами, чувствовался холод, пахло нежилой сыростью и мышами.

Вслед за хозяином порог дома переступила Томка Малькова, теперь Тамара Федоровна, уютная, пышная, с лицом, напоминающим плывущее через край тесто, до невозможности некрасивая дама (она даже к косметике не прибегала, считая это безнадежной затеей). Несмотря на свои тридцать с немалым хвостиком лет, она была постоянно в кого-то влюблена, однако ее чувства с завидным постоянством возвращались к Косте, которого поначалу, то есть лет пятнадцать назад (как молоды мы были!), несколько шокировало оказываемое ему внимание; но потом Костя смирился, и между ними установились своеобразные братские отношения, не мешавшие, впрочем, Гурко временами ухаживать за какой-нибудь новой институтской барышней, чему Томка даже по-матерински покровительствовала.

Боб Мамалыгин, скинув в сенях свои огромные болотные сапоги, несмотря на протест хозяина, вошел в комнату в носках и тут же сделал стойку на голове.

— Не трогайте его, он погружен в нирвану, — кокетливо сказала хорошенькая лаборантка Лизочка Тимофеева.

Лаборантки, вообще говоря, по классификации, негласно принимаемой институтскими мужчинами, делились на «хорошеньких» и «не…». И хотя по деловым качествам последние, как правило, заметно превосходили «хорошеньких», в институт почему-то предпочитали принимать представительниц первой категории.

Боб приветственно помахал огромной ступней в шерстяном носке, приглашая публику последовать его примеру.

Скрипнула калитка. Новоиспеченный кандидат наук выскочил на крыльцо. Около забора стоял чей-то велосипед. По присыпанной песком дорожке шла знакомая всем обитателям местного садоводства почтальонша тетя Катя в черном клеенчатом плаще, под которым виднелись пузырившиеся на коленях выцветшие тренировочные штаны, стыдливо прикрытые старомодной коротенькой юбкой. В руке тетя Катя держала белый конверт.

— Здравствуйте, тетя Катя! Проходите, гостьей будете…

— Спасибо, сынок… В гости — это уже в другой раз… А вот письмо тебе вручу. Неделю как пришло. Обратного адреса-то нет… И твоего, если в город пересылать, не знаю. Вот и думала — до весны пролежит…

Конверт был «официального» размера. В таких Гурко совсем недавно рассылал по многочисленным адресам автореферат собственной диссертации. Адрес Костиной дачи отпечатали характерным компьютерным шрифтом и наклеили на конверт. Отправитель же оставался неизвестным.

Странное дело, подумал Костя. От кого бы это? Может быть, какое-нибудь напоминание от их садоводческого кооператива? Он осторожно надорвал край конверта, стараясь не повредить его содержимое.

Там оказались аккуратно сложенные листы бумаги, исписанные подвыцветшими от времени чернилами. На одном из них красовалась показавшаяся знакомой большая таблица с красной и зеленой рукописной правкой и странным названием: «Сравнительные характеристики радионуклидов по данным зарубежных авторов».

На остальных листах, взятых, очевидно, из какой-то рукописи, содержался изрядно нашпигованный формулами текст, судя по кругло-аккуратному почерку, принадлежащий самому Гурко. Во всяком случае сперва почерк показался ему смутно знакомым, а потом он догадался, что это его рука. Страница 138, которую Костя держал перед глазами, начиналась словами: «…щих из экспериментов по рассеянию, проведенных Болитано с сотрудниками (211)». И дальше в том же духе. Страница 144 тоже содержала информацию весьма специфического свойства.

При чем здесь это? Костя уже давно не занимался радионуклидами. И лабораторию-то много лет назад расформировали, и бывший шеф ее давно уже покоился на Богословском кладбище.

Костя заглянул в конверт и выцарапал оттуда сложенный лист кальки, на котором оказалась запечатлена круглая двугорбая кривая, отмеченная разноцветными крестиками, кружочками, треугольничками.

Вот, значит, как… Какого же черта? Кто это так развлекается?

Гурко некоторое время рассматривал содержимое конверта, потом побледнел, и скулы его затвердели. Он бросил взгляд на дорожку. Тетя Катя уже вывела свой велосипед через калитку и, оседлавши его, помахала Косте рукой.

Костя медленно пошел к дому.

— Тома! — крикнул он. — Можно тебя?

Боб Мамалыгин, теперь сидевший в позе «лотоса», на первый взгляд, исключительно погруженный в свой внутренний мир, смиренно провещал: «Конечно, можно, теперь тебе все дозволено…»

Тамара Федоровна выглянула в сени и, заметив перекошенное лицо Кости, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

— Что-нибудь случилось?

— Как тебе это нравится? Весьма загадочное послание. Без обратного адреса. Неделю у почтальонши болталось. Не узнаёшь знаменитую кривую Болитано?

— Надо же! — всмотревшись в график, всплеснула руками Томка. — Ну что ты скажешь! Вот люди…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

197… Июль. Пятница ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Говорят, у людей творческих бывает озарение. С Костей Гурко такого еще не случалось. Может быть, потому, что истинно свою тему, дело всей жизни, каким было для Флерова спонтанное деление ядер или для Коломийца, например, стеклообразные полупроводники, он не нашел. Все, что он делал раньше, на кафедре в Техноложке, а теперь здесь, в институте, было на уровне исполнительства: тему спускали «сверху», как бы сдавая в аренду кусок темы стоящего над ним шефа, строго очерчивая границы деятельности, вылезать за которые не рекомендовалось, да и особой возможности не выпадало. В общем, как-то автоматически складывалось, что аспирант или младший научный сотрудник — соискатель — обязательно должен пройти стадию интеллектуального батрачества. Сама структура лаборатории, да и не только у них в институте — насколько знал Костя, так принято было везде — предполагала, чтобы младшие работали на старших, а те, в свою очередь, на еще более старших. И защита диссертации означала не только прибавление к зарплате пятидесяти рублей, но и, прежде всего, прыжок на следующую иерархическую ступеньку, где, как острили физики, число степеней свободы несколько возрастало.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нежданно-негаданно у Кости появилась автономия в виде личной темы, на которую больше никто в лаборатории не претендовал — работа компиляторски теоретическая, но в то же время требовавшая и собственных экспериментов, обещавшая вылиться в диссертацию, когда Костя перелопатит горы накопленной — не только им самим, но и другими авторами — информации. Как и все, связанное с ядерной физикой, лет десять назад Костина тема оказалась бы глубоко засекреченной, но теперь по старинке закрытым оставался только институт. Тема же, не обещавшая в обозримом будущем сельскохозяйственного переворота или хотя бы промышленного выхода, серьезной государственной тайны не составляла. Как понял Костя из разговора с заместителем престарелого шефа Филимоновым, теоретическая и обзорная части диссертации могли вылиться в