Потом, когда приехал за Катей, пришел в дом, торт принес, шампанское – для соседей история была, что Катя путевку какую-то выиграла. Катиной маме он очень понравился – образованный, обходительный, одет так, что и по телевизору такого не видела. И сам паспорт предложил посмотреть. Они еще перед этим с Катькой спорили – спрашивать паспорт или нет, а он раз – и сам показал. «– А чего – говорит – мне скрывать? Вы вот Катюшу со мной добровольно отпускаете, вот тут распишитесь, фамилия, имя, отчество полностью, а потом подпись, для получения дальнейшего образования в городе Москве. – Чего ей брать-то с собой? – Да ничего. Сумка есть спортивная? Так, ничего лишнего, белье, щетку зубную, мишку плюшевого – есть мишка любимый? – Есть, – сказала Катя, – котенок есть плюшевый. – Ну вот, – обрадовался, – тогда котенка. А так ничего не надо, все купим».

Мать после почти что целой бутылки шампанского всплакнула потом – может, такой вот, Катюш, тебе встретится в Москве этой, ну всем хорош, ну такой уж прямо…

– Мама, – перебила ее Катя, – ты чего?

– А чего, доченька?

– Так он же голубой.

– Да ладно, а ты почем знаешь?

– А чего знать-то, не видно, что ли, такой голубой, аж светится весь.

Все, с чем столкнулась Катя в Москве, превзошло ее ожидания. Конечно, она не была в первой группе завезенных в столицу невинных провинциальных девушек, этот сегмент рынка развивался давно и неравномерно – то приходила, то уходила мода на провинциальную невинность. Ее первым покровителем был крупный банкир, с которым она провела почти год, успела влюбиться, потерять голову от всей той роскоши, которая на нее свалилась, полностью утратить ощущение реальности и, несмотря на все это, вплотную подойти к окончанию школы. Потом банкир собрался жениться на какой-то подданной бельгийского королевства, и при всей симпатии к Кате она со своей влюбленностью показалась ему в этом проекте явной помехой. Он на год вперед оплатил квартиру, в которой она жила, и оставил сто тысяч долларов на оплату образования, которое настоятельно порекомендовал продолжить.

Катя очень страдала. Это был ее первый мужчина, и это была первая любовь, перенесшая ее из мира нужды и вечно дымящихся труб на фоне редкого голубого неба в мир, в котором единственной видимой для нее проблемой было даже не что надеть, а куда пойти. Ей нужно было время, чтобы по кусочкам собрать рассыпавшуюся реальность. Несмотря на мучительный процесс собирания, жизнь продолжалась. Ее ценность для окружающего мира была очевидна. С хорошим питанием, фитнес-центром, стилистом, естественным загаром, морским просоленным воздухом, кремами и массажами расцветала Катина красота. Оставалось разобраться, чем может ответить окружающий мир.

Катя окончила школу и поступила на платное отделение одного из многочисленных университетов. Ей легко давались языки, она вообще любила учиться, и поступила на отделение «массовых коммуникаций». Это было уже с другим мужчиной, тоже банкиром. Он был не так привлекателен, имел кучу детей от своих многочисленных браков и во многом относился к ней как к дочке, хотя трахать ее любил совсем не по-детски. По возрасту она как раз занимала нишу между его старшими и младшими детьми. У этого были свои плюсы. У него было мало времени, и поскольку он хотел, чтобы и у нее его было немного, она стала играть в теннис и кататься на лошади – водить машину еще было рано. То есть она вела образ жизни семнадцатилетней дочери богатого папы – тусовалась в клубах с друзьями, знала, где что продается, что модно – сумки, например, в этом году у Chloe – опять такие же, а одежды вообще никакой – ну да, ведь от них же дизайнер ушел – ушла – ну ушла. И за всю эту чудесную жизнь расплатой было раз в неделю потрахаться со своим благодетелем, что, впрочем, не доставляло ей никакого неудовольствия, поскольку интерес к сверстникам так и не развился, а в благодетеля она хоть и не влюбилась, но привыкла к нему. Скорее, он в нее влюбился, потому что они все чаще стали вместе бывать в разных местах, но тут все закончилось тем, чем только и могло закончиться. Последняя по счету жена устроила банкиру скандал, о котором в течение двух недель говорила вся Москва. Гирьки весов колебались, но нашлись у жены какие-то дополнительные аргументы, которые решили спор не в Катину пользу – зато она осталась с квартирой и машиной, соответственно на девятнадцати– и восемнадцатилетие, и с еще более искаженным представлением о том, как устроен мир. Кусочки опять не складывались в целостную картину. Был свой опыт, были рассказы подруг, мечущихся по Москве с наполовину снесенной головой, основную часть которой занимал встроенный калькулятор, но были мама, брат, бабушка, родной городок, куда Катя без особой охоты, но все равно раз в год приезжала, да еще какая-то родня в деревне – это уж совсем на другой планете. Все вокруг убеждало, что настоящий мир – этот; Московско-Рублевский, с выездами во Францию для горных лыж, на Сардинию – опробовать новую яхту, в забытую богом Доминиканскую Республику для серфинга и на какие-нибудь острова для дайвинга. Но если этот мир и был настоящим, то другой – тревожный – во время приливов напоминал о том, что океан – это не бассейн и сильной волной так шибануть может, что рада будешь, если только трусы от купальника потеряешь. «Чего Костя мрачный такой? – А ты не слышала? Там уголовное дело завели, обыск у него был, подписку дал… – Какую? – Какую, какую, совсем дура, что ли, – о невыезде. Сейчас вот Эльдар придет, может, поможет». У кого-то отбирали бизнес, кто-то отбирал сам, кто-то раздувался нездорового цвета грибом и приходил, не вытираясь, весь в каких-то жирных нефтяных пятнах – и все завидовали ему и его нынешней девушке, а у него уж и сил не было ни на что, кроме как пару двойных виски в себя влить, а потом еще пару. А ведь еще и убивали… Ну не так часто, конечно, как, рассказывают, было в середине 90-х, в прошлом веке, но ведь все равно иногда убивали. А Кате еще не исполнилось и двадцати.

Кстати, двадцатилетие свое она отмечала скромно, с друзьями, находясь в это время в поиске, точнее, в процессе выбора нового спонсора. Варианты, конечно, были, но все какие-то мутные и безрадостные, поэтому Катя особо не спешила. Чтобы не ездить одной, она заключила временный союз с известным дизайнером женской одежды – сильно они друг другу не докучали. Начали праздновать день рождения в ресторане, а закончили в милиции. При переезде из ресторана в клуб машину остановили, и у дизайнера при ближайшем рассмотрении оказалось с собой несколько доз кокаина, но, что самое невероятное, такое же количество доз оказалось и в Катиной сумочке. Она очень испугалась – и так вот в платье и босоножках и с сумочкой от Bottege Venetta проследовала в грязный обезьянник отделения милиции. Сумочка была изъята как вещественное доказательство.

Это была худшая ночь в ее двадцатилетней жизни. Она ничего не понимала. Она никогда не кололась, не нюхала и даже не курила. Ей разрешили сделать пару звонков по номерам из ее обширной телефонной книжки. Было уже поздно, и оба раза сработал автоответчик. «Это Катя, в прошлом году на дне рождения… с Леонидом Михайловичем… если вы помните… меня… арестовали… я ни в чем не виновата… отделение номер… помогите, пожалуйста» и «Петя, Петя… это Катя Савинова… со мной беда… только ты можешь помочь». Так она стояла в углу грязной камеры в своем бежевом открытом платье, с голыми плечами, в босоножках на десятисантиметровых каблуках, прислонившись к решетке так, чтобы не оказываться спиной к другим неудачникам этой ночи. Все слушали и рассматривали ее с интересом. У дежурного капитана появилась даже мысль отпетрушить ее в подсобке да и отпустить с богом – не похожа она была на наркодилеpa, – да внутренний голос остановил: что-то тут не по-простому, а потому лучше и не связываться, зато приказал чью-то старую шинель ей принести, чтобы могла сесть и согреться. Так-то оно лучше будет, никогда не знаешь, чем дело кончится, хотя решение ему давалось непросто – такой гладкой девки с такими ногами и с такими сиськами капитан давно не видал. А если по правде, так и вообще никогда.