— Есть. Но никакой это не день. И лучше бы его там не было.

— Это какая-то антисемитская акция, Лидия Андреевна? Вы взъелись на шаббат?

— Дима!

— Отстаньте от меня оба, я ужасно устала. Я не хочу думать про этот день. Вообще не хочу думать. Могу я просто отдохнуть? В неделе семь дней: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и воскресенье. И еще один. День между пятницей и воскресеньем. Все. Не трогайте меня!

Они уже въехали на территорию поселка, Лидия Андреевна спряталась в высокий воротник пальто почти до бровей, явно давая понять, что все разговоры окончены. Вера расстроенно смотрела в окно с другой стороны.

— Ну и бог с ним, с этим днем, — сказал Дима. — И правда, дался он нам. Не берите в голову, Лидия Андреевна. Сейчас приедем домой, поедим этот прекрасный весенний су…п. С су…шками и су…харями ванильными. Разберем су…мки.

Они почти доехали до дома, но тут в соседнем переулке Дима заметил большой черный «мерседес» и заметно помрачнел.

— Разберем су…мки… — повторил он и остановил машину около их дома.

На крыльце, на ступеньках сидел приятного вида мужчина в твидовом пиджаке с ярким шейным платком и букетиком жухлых хризантем в руках. Увидев его, Лидия Андреевна вжалась в сиденье.

— Су…ка, — медленно произнес Дима. — Ты ж посмотри, только на днях его вспоминали. Дрянь какая.

— Можно, я еще немножко посижу в машине? Тут так тепло, я так пригрелась, а на улице, наверное, очень холодный ветер, — вдруг быстро-быстро заговорила Лидия Андреевна, не сводя испуганных глаз с мужчины в твидовом пиджаке. Тот уже поднялся и шел к ним навстречу с широкой улыбкой.

— Конечно, мамочка, конечно, мы еще посидим. — Вера погладила мать по руке и переглянулась с Димой в зеркале заднего вида. Тот кивнул, отстегнул ремень и вышел из машины навстречу человеку с потрепанными хризантемами.

— Какими судьбами, Михаил Андреевич? Что привело вас в наш дом?

— Митенька, здравствуй! — поздоровался тот, манерно растягивая гласные. — Хорошо выглядишь. Посвежел, постройнел.

— Вас давно не видел.

— Я тоже скучал по вашему семейству. Как детки? Как мои племяшки, Милочка, Веруша?

— Ваши племяшки после последнего скандала и визитов ваших так называемых адвокатов очень просили вас никогда больше тут не появляться, если мне не изменяет память. А вот вас она, похоже, стала подводить.

Дима стоял стеной между Михаилом Андреевичем и собственной машиной, Вера и Лидия Андреевна так и сидели внутри, наблюдая за происходящим. Им не было слышно разговора, но Лидия Андреевна крепко сжимала руку дочери.

— Ну, знаешь ли, никто и ничто не сможет запретить мне видеться с родной сестрой! — гордо отчеканил Михаил Андреевич, задрав кверху подбородок. Дима был примерно на полторы головы выше него.

— Очень даже сможет, — сказал Дима и выразительно закатал рукав.

Михаил Андреевич засопел и сощурился.

— Я хочу видеть Лиду.

— А цветочки это вы ей принесли? — спросил Дима, не сдвигаясь с места. — Судя по свежести, отобрали у какого-то зазевавшегося памятника? Или обнесли местный погост?

— Я вижу, Митя, тебе очень хочется меня обидеть.

— Я Дима.

— Как пожелаешь. Так вот, у вас ничего не выйдет. У вас не получится разлучить родных людей, как бы вам этого ни хотелось. Лидия — моя единственная сестра, мы с ней — ближайшие, подчеркиваю, ближайшие родственники! Мы близкие люди! Родные души! Родная кровь! У меня никого нет ближе нее. Я одинокий человек, я сирота, Митя!

— Давайте-ка я напомню. Вы осиротели, когда вам было хорошенько за тридцать, и у вас на тот момент уже была парочка внебрачных детей от разных женщин, о которых вы ни дня не заботились. Уж простите, что влезаю в такие подробности вашей личной жизни, но, насколько знаю ваш моральный облик, это вас не сильно покоробит. И чтобы побыстрее завершить этот диалог — денег вы не получите. Вы же за этим сюда пришли?

— Да как ты… Да как ты смеешь! — Михаил Андреевич раскраснелся и махнул букетом — от него в разные стороны полетели сухие листики и несколько мелких цветков. — Я просто хочу видеть свою сестру! Я скучаю по ней!

— Она не хочет вас видеть.

— Митенька, Митя… Она ведь больна и не осознаёт в должной степени, чего она хочет.

— А вы на это очень надеетесь, да, Михаил Андреевич? На то, что она больна и не осознает. В прошлый раз вам так ловко удалось убедить ее, что она всем сердцем хочет отдать вам родительское наследство до единой копеечки и отписать вам же квартиру вашей покойной матери, которую, к слову сказать, приобрел когда-то исключительно на собственные средства супруг Лидии Андреевны. Прекрасный вы тогда разыграли спектакль. Так и шли бы с миром и сидели бы в этой квартире. И нашли бы в словаре значение слова «совесть». Зачем вам потребовалась доля клиники, которая никакого отношения к вам не имеет? Вот совершенно никакого!

— Как же это никакого? — Глаза Михаила Андреевича снова превратились в злобные щелки. — Это клиника ведь принадлежит моей сестре, моей ближайшей родственнице.

— Эту клинику создал ее супруг. При ее огромной поддержке. И теперь клиника действительно принадлежит ей. Но никак не может принадлежать вам. Зачем вам все эти судебные тяжбы и разбирательства? А? Может, отстанете уже от нас? Да ладно, от нас, отстаньте от Лидии Андреевны! Всю жизнь живете за ее счет!

— Я ее брат! — вдруг истерично взвизгнул Михаил Андреевич. — И она обязана обо мне заботиться! А если она вдруг вздумала артачиться, то на это есть закон. И врачебные комиссии!

Тут Дима молниеносно и ловко вдруг схватил твидовый пиджак за шиворот и тихо сказал:

— Только посмей.

— Отпусти, — засопел обиженный младший брат. — Пусти меня. Она мне должна. Она обязана!

— Она ничего тебе не должна.

— Сестра и брат должны заботиться друг о друге, нас так учила мамочка… — Он картинно всхлипнул. — Мамочка моя…

— Спасибо, о нас заботиться не надо, мы вполне обойдемся без ваших цветочков. — Он выпустил пиджак и нарочито громко сказал: — До свидания, Михаил Андреевич! То есть прощайте. Не приходите к нам, пожалуйста. Денежек больше не дадим! Ни копеечки.

— Но я нуждаюсь! — взвизгнул тот, поправляя твидовые рукава.

— Тогда попробуйте машинку сменить для начала, — сказал Дима. — Зачем вам такая дорогая машинка? Это ведь ваша машинка вон там, в кустиках припрятана? Я не обознался? Так вы продайте ее, это же куча денег. Купите себе, не знаю, «жигули». Или «ладу-калину», или «ладу-малину», да хоть что. Только уходите отсюда, Михаил Андреевич, очень вас прошу. Сажайте ваше седалище в ваш, то есть наверняка в наш,