– Так, – решительно сказала я, стараясь взять себя в руки. – Допустим, я пишу письмо лучшей подруге, в котором есть такие строки: «Здравствуй, дорогая моя Танюша. Ужасно скучаю без тебя. Так хочется сесть рядышком, обняться и поговорить обо всем том, что накипело на душе. Мне неимоверно тоскливо без тебя. Жду, не дождусь момента, когда смогу встретиться с тобой. Целую. Твоя любящая Елизавета».

– Ну и? – уставился на меня дед.

– Что: «ну и»? Да после такого письма любых закадычных подружек можно объявить лесбиянками, будь они дважды замужем, и трижды родив.

– Логично, – согласился дед. – Но бабы так друг дружке писать могут, а вот мужики…

– Сделайте поправку на век, – устало посоветовала я. – Почитайте письма Пушкина к друзьям-мужчинам, послания иных известных мужей того времени. Это стиль такой, понимаете? Принято так было писать. К тому же, согласитесь, неприлично партнеру-гею рассказывать о своих любовных похождениях, о страсти к женщине, о помутнении рассудка из-за ее изящной ручки. А Дантес в письмах к Геккерену весьма подробно, не таясь, рассказывает о своих переживаниях в отношении дамы.

– Жены Пушкина? – уточнил старик.

– И это не доказано. Все сплошь предположения. Кавалергарды волочились за дамами постоянно, объекты воздыхания менялись со скоростью летящей пули.

– А чего ж все чаще к замужним-то клеились? – продолжал наседать дед.

– Ответственности меньше, – терпеливо объясняла я. – Сами посудите: начнешь ухаживать за девицей – тут же запишут в женихи. А с замужней дамой все проще, да и тайну надо сохранять – романтика одним словом.

– Ну да, ну да, – то ли соглашаясь, то ли недоверчиво закивал головой дед.

Он вновь подергал бороденку, и задал очередной каверзный вопрос:

– А свидание-то у Натальи с Дантесом все ж таки было. Ну, на квартирке у этой… Полетыки.

– Полетики, – терпеливо поправила я деда. – Лично я склоняюсь к тому, что оно было подстроено. Идалия Полетика терпеть не могла Пушкина, наверняка завидовала красоте и успеху Натали. А Дантес ей очень нравился. Она и будучи замужем, не отличалась особой нравственностью. Если вы помните, в ее любовниках побывал и будущий второй муж Натальи Гончаровой – Ланской. Возможно, у нее были свои виды на Дантеса, но он ускользнул. А закрутившаяся вокруг семьи Пушкина интрижка дала ей повод напакостить.

– Но что же там было-то, на квартирке? – нетерпеливо заерзал на стуле дед.

Пришлось посоветовать ему не доверять домыслам и открыть заветную тетрадь, куда несколько лет назад я занесла следующие строки из письма Натальи Николаевны Петру Петровичу Ланскому. Их и зачитала деду:

– «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобою»…

В ожидании пояснений, дед внимательно смотрел на меня.

– В этой фразе есть ключевое слово – «могла», – я повернула тетрадь с записью деду, чтобы он мог сам прочитать ее. – Натали пишет об ошибках, которые МОГЛА совершить, а, значит, не совершала. Ей их попросту приписали, возможно, с подачи той же Полетики, мечтавшей разворошить змеиный клубок.

– Так может, – неожиданно предположил старик, – и вокруг вас мечется такая же Полетика, завистливая до чужого счастья.

– Глупости, – отмахнулась я.

– А ты не маши рукой-то, – торопливо сказал дед. – Лучше послушай, что расскажу. Жила у нас тут неподалеку красавица-вдова Зинаида, муж ейный с войны не вернулся. А по соседству – другая пара обитала – Борис и Катерина. Душа в душу жили. Борис на Катю налюбоваться не мог. А Зинке завидно. Вот и давай она слухи распространять, якобы, видела, как заезжий тракторист Кате от колодца до дома ведра с водой поднес, за руку держал да в щечку поцеловал. А в другой раз встанет посередь сельпо и давай заливать, как с Борисом в озере ночью купалась, да какие у него руки сильные, да как он ее до берегу нес, чтоб ножки о гальку не поколола. Верно, с месяц в ту дуду дула и добилась-таки своего, вбила клин меж мужем и женой. Им бы сесть рядком, да поговорить ладком. А они наслушались сплетен, да и надулись друг на дружку как мышь на крупу. Сколь не говорили бабы, что врет Зинка, злословит от зависти, так и не смогли примирить Катю с Борисом. Катерина к матери в соседнее село съехала, а Борис вскоре в столицу подался. Вот так. Была любовь и растаяла как сыр на солнцепеке.

– Но меж нами никто клин не вбивал, – попыталась было оправдаться я. – Никита сам любовницу завел. Ее ж ему никто не навязывал.

– Как знать, как знать, – уклончиво ответил дед и потрусил к печке, где в недрах еще одного русского чуда млела пшенная каша с тушенкой.

Глядя на то, как старик вынимает из печи чугунок, я еще раз проговорила, уже для себя:

– Нет, не мог никто вбить меж нами с Никитой клин. Это чистая случайность. Хотя…

Как же я могла забыть об этом? Голову словно обдало горячим паром.

В конце месяца неожиданно позвонил Егорушка и приторно ласковым голосом напомнил о том, что какими никакими, но мы все же являемся родственниками.

– У нас много общего, Лизонька, – щебетал в трубку мой бывший муж, отчего-то совершенно запамятовший о тех гадостях, которые наговорил мне после смерти Вдовы.

– Например? – насмешливо поинтересовалась я.

– Тетушка Софья, – с пафосом произнес Егорушка. – Думаешь, я забыл о ее доброте? Ничуть. Всегда ценил и ценю то, что она для меня сделала.

– И что же ты хочешь? – уже более мягко спросила я.

– Надо бы встретиться, – предложил Егорушка и тут же торопливо добавил, предвидя мой отказ. – Завтра презентация нового детектива известного писателя. Там соберутся весьма интересные для тебя люди. В частности, некий пушкинист Александр Моравский. Я хорошо его знаю и с удовольствием представлю тебе. Приходите вместе с Никитой.

– Не знаю, согласится ли Никита, – с сомнением произнесла я, силясь вспомнить, где и когда слышала названную Егорушкой фамилию пушкиниста.

– Обязательно согласится, – уверенно сказал Егорушка и, как ни странно, оказался прав.

Выслушав переданное мною приглашение, Никита тут же ответил согласием, чем привел меня в недоумение, так как в последнее время всячески избегал любого появления со мной на людях.

В зал, где проводилась презентация, мы вошли вместе. Но уже через минуту Никита увидел кого-то из знакомых и заспешил к стойке бара.

Оставшись одна, я растерянно оглядывалась по сторонам, жалея о том, что отважилась посетить данное мероприятие. Излишне людные места всегда приводили меня в некоторое замешательство. Недолго думая, я уже решила было потихонечку улизнуть, как вдруг за моей спиной прогремел бодрый голос Егорушки, явно изрядно подогретый спиртным:

– Лизонька, как я рад! Позволь представить тебе Александра Степановича Моравского. Кстати, когда-то он был довольно близок с покойным мужем нашей тетушки.