Наталия Николаевна торопила мужа с приездом. Да и он спешил к ней, чтобы попасть на ее именины — Натальин день, — о котором помнил всегда.

Пушкин — жене:

«Дай Бог приехать мне к твоим именинам, я и тем был бы счастлив».

В Полотняный Завод поэт приехал вечером 21 августа и пробыл там вместе с семьей две недели. В семейном кругу отпраздновал именины и день рождения Наталии Николаевны, — ей исполнилось двадцать два года.

Калужское имение новых своих родственников и его живописные окрестности столь полюбились поэту, что он даже мечтал прикупить в здешних местах сельцо Никулино.

Пушкин — жене:

«Боже мой! кабы Заводы были мои, так меня бы в Петербург не заманили и московским калачом. Жил бы себе барином… Но вы, бабы, не понимаете счастия независимости…»

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Стихи, обращенные к ней, его Наташе. А в рукописи остались строки: «Блажен, кто находит подругу…»

Пушкин в тот приезд много читал, его не раз видели несущим целую кипу старинных фолиантов из Красного дома. Некоторые из книг гончаровской библиотеки поэт отобрал для себя.

Александр Сергеевич застал еще отблески былой славы рода Гончаровых. И сам дворец, возведенный волею и трудами удачливого Афанасия Абрамовича, не утратил прежнего своего великолепия. Но роскошь мало влекла поэта. Как живительны были для вдохновения заповедные рощи, берега извилистой речки Суходрев и благодатное уединение…

И кто бы мог тогда предсказать, что не пройдет и трех лет, и в Полотняный, где все еще дышало памятью поэта и где стихотворные строки, начертанные им на стенах беседки-«миловиды», не успели потускнеть, вновь приедет Наталия Николаевна? Но приедет — уже вдовой.

После блистательного Петербурга жизнь в усадьбе текла медленно и печально. Она будет жить не в фамильном дворце вместе с семьей брата Дмитрия, а отдельно, с сестрой Александрой и детьми, в Красном доме, — там, где раньше останавливался Пушкин.

Так уж случится, что у Натали с женой брата, Елизаветой Егоровной, сложатся непростые отношения. И виной тому — явное недоброжелательство последней к вдове поэта.

Наталия Пушкина — графу М. Ю. Виелъгорскому, одному из опекунов детей поэта (май 1838):

«Оставаясь полтора года с четырьмя детьми в имении брата моего среди многочисленного семейства… я нахожусь в положении, слишком стеснительном для меня, даже тягостном и неприятном… Мне необходим свой угол, мне необходимо быть одной, со своими детьми. Всего более желала бы я поселиться в той деревне, в которой жил несколько лет покойный муж мой, которую любил он особенно, близ которой погребен и прах его. Я говорю о селе Михайловском… Я надеюсь, что… дадут мне возможность водить моих сирот на могилу их отца и утверждать в юных сердцах их священную его память.

Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих. Оно для нас драгоценнее всего на свете».

Дмитрий Гончаров сообщает семейные новости в эльзасский городок Сульц, сестре Екатерине Дантес: «Живут (сестры) очень неподвижно… Натали чаще грустна, чем весела, нередко прихварывает, что заставляет ее иногда целыми неделями не выходить из своих комнат…»

Наталия Николаевна полностью посвящает себя детям, они — ее спасение. И она — самая нежная и заботливая мать на свете.

Свидетельствует о том и Софья Карамзина: «На днях я получила письмо от Натальи Пушкиной… Она кажется очень печальной и подавленной и говорит, что единственное утешение, которое ей осталось в жизни, это заниматься детьми…»

Не избежать Наталии Николаевне и новых тревог. В мае 1838 года серьезно заболел трехлетний Гриша, и она уезжает с ним в Москву. Из отчего дома на Большой Никитской пишет брату Дмитрию: «Я здесь уже несколько дней из-за здоровья Гриши… Я здесь только для того, чтобы посоветоваться с врачами, никого не вижу, кроме них, и нахожусь в постоянной тревоге…»

Сестры Александра и Наталия живут почти затворницами, не позволяя себе никаких, даже самых невинных развлечений. Грустным свидетельством тому их совместное письмо сестре Екатерине Дантес: «Мы точно очень, очень виноваты перед тобою, душа моя, давно к тебе не писали, разные обстоятельства были тому причиною… М-м Сиркур поблагодари за память…, услугами ее пользоваться не можем, ибо мы из черных шлафоров не выходим… Двери нашего красного замка крепко заперты…»

Кто знает, скольких душевных мук стоили младшей сестре эти строки! И сколь много в них кротости и такта! Ничем не посмела попрекнуть Катрин, повинную в том, что ныне все наряды приходится ей сменить на «черный шлафор».

Одно из немногих утешений Натали в те годы — чтение (благо в Красном доме — богатейшая фамильная библиотека). Но большинство книг читаны-перечитаны не единожды, и она просит Павла Нащокина выслать ей в имение все сочинения Бальзака.

Вот откровение, ставшее известным благодаря Софье Карамзиной, — она переписывает строки из письма, адресованного ей Натали: «Я выписала сюда все его (мужа) сочинения, я пыталась их читать, но у меня не хватает мужества: слишком сильно и мучительно они волнуют, читать его — все равно, что слышать его голос, а это так тяжело!»

Но ты забудь меня, мой друг

Забудь меня, как забывают

Томительный печальный сон…

Нет, она не забыла и никогда не сможет забыть мужа. И два года, проведенных ею на Полотняном Заводе два года горестных воспоминаний, молитв и раскаяний, ничего не смогли из менить. Утешало одно — то был предсмертный наказ Пушкина.

И она его исполнила.

…Сохранился удивительный документ письмо самой Наталии Николаевны. Написано оно в первые, самые горькие месяцы ее вдовства: из Полотняного Завода Наталия ико лаевна отправляет крестьянина с поручением управляющему имением Пеньковскому — привезти все рукописи и вещи по койного мужа.

Словно слышится ее живой голос, тихий, но твердый в том своем великом горе. Вот оно, это письмо:

«Милостивый государь Осип Матвеевич.

В находящемся под управлением Вашим селе Бол ино ка кие только есть принадлежащие лично покойному мужу мое му Александру Сергеевичу Пушкину книги, бумаги, письма, и вещи, все без остатку, сделайте одолжение, выдайте ля о ставления ко мне подателю сего крестьянину Власу Абрамову Комарову без задержания.

С почтением, несть имею быть, милостивый государь,