Он улыбнулся, нежно убрав с ее лица прядь волос и пробежав пальцами по ее щеке. Гиневьева желала бы, чтобы эти пальцы не были бы такими мягкими, а прикосновение – таким любящим. Она хотела бы вызывать у него отвращение. И ей было ненавистно то, что это не так.

«Ты – моя жена», – сказал Альтфор. – «Все, что ты хочешь, все, что ты видишь, теперь твое: тот виноградник, тот сад, дома тех людей, вся та деревня. Все, что ты захочешь. Я могу построить дворец только для тебя. Я могу велеть крестьянам добывать золото в шахтах Севании, создать лучшие драгоценные изделия, которые ты когда-либо видела. Мы живем на процветающей земле, и она принадлежит тебе».

Альтфор улыбнулся, очевидно, думая, что произвел на нее впечатление.

Но Гиневьева чувствовала только отвращение. Она ничего из этого не хотела. Те земли, о которых он говорит так, словно они были его личными игрушками, – ее земли, земли ее народа. Гиневьева работала там голыми руками, помогала людям делать эти земли такими, какими они являются. Она, а не он. Что дает ему или любому из дворян право предъявлять на них права?

Гиневьева кипела от гнева внутри, но она заставила себя придержать язык. Она напомнила себе о том, что Альтфор просто хочет выразить ей свою любовь. Он не знает о ее чувствах. А она знает, что борьба с ним ни к чему сейчас не приведет. Она заставила себя вспомнить о том, чего действительно хочет: свободы для Ройса и своего народа.

«Скажи мне», – попросил Альтфор. – «Чего ты хочешь?»

Гиневьева сделала глубокий вдох – долгий, медленный, грустный вдох – повернулась и окинула взглядом местность. Эта была прекрасная земля, и это позор, что ею управляет ограниченное количество людей. Она хотела бы, чтобы люди, находящиеся внизу, были свободны.

«Я прошу только об одном», – наконец, произнесла Гиневьева тихим и нежным голосом.

«Скажи мне, любовь моя, что это?» – спросил Альтфор, сжав ее руки. – «Все, что угодно».

Она сделала глубокий вдох.

«Верни моей семье и моей деревне то, что им принадлежит. Позволь им владеть собственной землей и освободи от необходимости выплачивать десятины дворянам. Они вынуждены отдавать большую часть того, что имеют, и они часто голодают. Особенно дети. Просто позволь им оставить себе урожай».

Альтфор моргнул. Очевидно, он был потрясен.

«Твоя бескорыстная просьба должна была бы удивить меня», – сказал он. – «Но я не удивлен. Такова твоя натура. Твое сердце поистине непорочно. Ты не похожа ни на кого из всех тех, кого я когда-либо встречал».

Альтфор улыбнулся и кивнул.

«Твоя просьба будет выполнена. Твои люди могут оставить себе все, что захотят».

Гиневьева ощутила огромное облегчение. Она поражалась тому, что только что добилась больше, чем смогла бы целая армия. Может быть, все это время Мойра была права.

«А как же ты?» – спросил он. – «Что я могу дать тебе?»

Гиневьева покачала головой.

«Я ничего не хочу».

Он сжал ее ладони.

«Разумеется, есть кое-что?» – настаивал он.

Внезапно ей в голову пришла мысль. Есть кое-что.

«Есть», – ответила она. – «Братья Ройса. Они до сих пор в темнице, хотя они никому не причинили вреда. Я бы хотела, чтобы их освободили».

Медленно, подобно тому, как темная туча надвигается на солнечный день, лицо Альтфора потемнело.

«Ты все еще мечтаешь о нем, не так ли?» – спросил он мрачным голосом. Этот вопрос прозвучал как обвинение.

Гиневьева отвела взгляд в надежде на то, что он не увидит выражение ее лица.

Лицо Альтфора помрачнело еще больше, и после продолжительного молчания он сжал челюсти и резко ответил:

«Нет».

После чего развернулся и ушел прочь. Гиневьева понимала, что сильно рассердила его, и ее наполнил новый страх. Она спрашивала себя, как Альтфор отомстит.

Неужели он убьет братьев Ройса?

«Ройс», – думала она, глядя на далекий горизонт, пока слезы бежали по ее щекам. – «Вернись ко мне».

*

Гиневьева быстро шла по улицам замка по срочному делу. Когда она проходила, все сельские жители кланялись ей, словно она была королевской особой. Она не осознавала, каким элегантным было ее платье, пока не увидела, что все эти люди расступаются перед ней, кланяются и называют ее миледи со всех сторон. Еще не так давно она сама была одной из тех, кто торопился уступить дорогу дворянам. Это ее нервировало. Она хотела бы, чтобы они не смотрели на нее так. Ей бы хотелось, чтобы они принимали ее как ровню, как делали прежде.

Гиневьева быстро шла, пытаясь игнорировать всеобщее внимание, заставляя себя сосредоточиться, пока она торопилась в то место, в которое хотела попасть. Думая о своем месте назначения, она ощущала тревогу. Все может пойти не по плану. Рискованно было даже пытаться.

Гиневьева прошла через двор, шумный из-за людей, лошадей, собак и кур. Она не поднимала голову, чтобы никто ее не узнал, пока не прошла через низкую каменную арку. Она свернула, прошла по открытому коридору и остановилась перед толстой дубовой дверью.

Путь преграждали два королевских стражника, которые удивленно посмотрели на нее.

«Миледи», – произнес каждый из них.

Гиневьева кивнула в ответ, ее сердце бешено колотилось, в то время как она пыталась сохранять хладнокровие, глядя на вход в темницу.

«Я пришла увидеться с братьями Ройса», – сказала она.

Они скептически посмотрели на нее.

«По чьему разрешению?» – спросил один из них.

«По разрешению Герцога», – солгала Гиневьева.

Последовало долгое, напряженное молчание. Ее сердце неистово колотилось, ее переполняла тревога. Что если они не разрешат ей войти? Что если они расскажут Герцогу?

Стражники обменялись взглядами, после чего, в конце концов, к ее огромному облегчению, они расступились и открыли дверь. Гиневьева мысленно вздохнула от облегчения. Очевидно, ее внешний вид, платье и драгоценности, несли в себе больше власти, чем письмо от самого Короля. Ее поражало то, что люди всегда судят по внешности.

Гиневьева вошла внутрь с колотящимся сердцем, она знала, что каждый шаг вовлекает ее в большую неприятность. В конце концов, она бросала вызов приказу Герцога. Она могла только надеяться на то, что он об этом не узнает.

Помещение было тусклым, прохладным и влажным, и Гиневьева вздрогнула, быстро пройдя по пустым каменным коридорам в сопровождении стражи. Ее вели по извилистым тесным лестницам, где становилось все темнее. Вскоре мерцание факелов стало единственным светом.

Гиневьева услышала визг крыс в темноте, когда они добрались до самого последнего уровня. Они спустились в очередной каменный коридор, пока, наконец, не подошли к тяжелым железным воротам. После чего стражники ушли, оставив ее перед двумя другими солдатами.