Ветер, конечно, и волнение, и неустанная болтовня под руку — вот пальцы и дрогнули, ничего особенного. Другой арбалет — да, о великий конунг! — ну-ка… И снова промазал, не менее искромётно. Конунг опустил арбалет и сказал в гробовой тишине, прерываемой лишь скулежом собак:

— Слишком высоко.

И будто в насмешку над великим конунгом, в воздухе просвистела стрела, и голубь рухнул с небес под копыта конунгова коня.

— Кто бы он ни был, он труп, — со знанием дела сказал Фабиан Бристансон своему племяннику Сальдо, и тот обескураженно покачал головой.

Конунг спешился, поднял голубя за крыло, осмотрел со всех сторон, потом выдернул из груди мёртвой птицы болт и повелел:

— Охотника найти, изловить, доставить ко мне.

— Не надо его ни искать, ни тем паче ловить, великий конунг, — смиренно сказал молодой, бедно одетый мужчина, выходя из придорожных кустов и опускаясь на колени. — Сам каюсь и сдаюсь на ваш справедливый суд.

— Простолюдин, — зашушукались дворяне; кое-кто был разочарован: сорвался очаровательный скандал, который мог стать поводом для клубных бесед минимум вечера на два.

Конунг опустил руку и с интересом посмотрел на золотисто-русое темя человека, склонившего перед ним голову.

— Ты стрелял?

— Я, великий конунг.

— Зачем?

— Есть очень хочется.

Конунг хмыкнул и бросил голубя к его ногам.

— Что ж, ешь. Заработал. Покажи своё оружие.

Охотник протянул арбалет. Конунг даже не стал брать его в руки — кинул беглый взгляд и снисходительно изогнул бровь.

— Ты хорошо стреляешь.

— Я знаю, великий конунг.

— Что ты сказал? — уже отвернувшийся было лорд Фосиган изумлённо оглянулся.

— Я действительно хорошо стреляю.

Несколько мгновений конунг продолжал изучать золотистые волосы молодого охотника, стянутые шнурком на затылке. Потом спросил:

— Кто ты и откуда?

— Я никто, великий конунг, — подняв голову, просто ответил охотник. — А пришёл я из города Эфрин.

Конунг рассмеялся.

— Никто, говоришь? Немного найдётся людей, которым хватит смелости так о себе сказать.

— Нет смелости в том, чтобы говорить правду конунгу, — всё так же смиренно сказал охотник, и это заявление породило в толпе с интересом слушавших придворных презрительный смешок. Конунг присоединился к всеобщему веселью, сверкнув зубастой улыбкой.

— Ты ничего не знаешь о дворе, парень, потому так думаешь. В этом есть и смелость, и некоторая невинность, хотя по большей части глупость… Ты глуп, Никто из города Эфрин?

— Нет, великий конунг.

Придворные зафыркали, засмеялись, зашептались. Конунг смотрел на охотника, улыбаясь.

— А может, ты глуп, но просто дерзок?

— Возможно, и так, великий конунг. А возможно, и нет, ведь ум и дерзость не обязательно исключают друг друга.

— Для человека по имени Никто у тебя слишком хорошо подвешен язык, — заметил лорд Фосиган.

— Имя и умение владеть своим языком, равно как и другими частями тела, тоже не обязательно связаны, — спокойно сказал охотник, и те, кто слышали его слова, попрятали ухмылки и стали отводить взгляды, ибо это была уже неприкрытая дерзость смерда в адрес людей благородного имени, и конунг не мог пропустить её мимо ушей.

Но — вот чудеса! — конунг и впрямь пропустил её мимо ушей. Улыбка спряталась в завитках курчавой каштановой бороды, но не исчезла совсем.

— Ты и впрямь метко стреляешь, Никто из города Эфрин, — сказал он, и каждому, кто знал лорда Грегора, в его словах послышалась двусмысленность.

— Не метче, чем большинство ваших подданных, великий конунг, — беспечно отозвался охотник.

— Много метче, поверь мне. Я знаю их лучше твоего.

— Не думаю. Поверьте, каждый третий среди них умеет хорошо стрелять. Просто ему никогда не хватит смелости выдать это в вашем присутствии.

— Тебе смелости хватило.

— Я не ваш придворный, великий конунг, — усмехнулся охотник. — Мне нечего терять.

— Свою голову ты, стало быть, не ценишь?

— Очень ценю, но, смею полагать, если бы вам было угодно снять её с моих плеч, вы бы сделали это сразу после того, как я убил вашу птицу.

— Отец! — воскликнула юная леди Лизабет, возмущённая сверх меры; даже её гнедая кобыла переняла настроение хозяйки и нервно стукнула копытом. — Это уже слишком, зачем ты слушаешь…

— Встань, — сказал конунг.

Охотник поднялся с колен. Стало видно, что он на голову выше конунга, который, впрочем, был приземистым и тучным мужчиной.

— Я казнил бы тебя, если бы ты убил мою птицу. Но эта птица — твоя, — сказал конунг и вскочил в седло.

Придворные облегчённо вздохнули, стремясь продолжить путь, — всё это совершенно не было похоже на лорда Грегора, а потому смущало их. Кавалькада уже тронулась дальше по дороге, когда охотник, несколько мгновений провожавший конунга напряжённым взглядом, вдруг резко крикнул:

— Там нет охоты, великий конунг!

И в мгновение ока конь лорда Фосигана взрыхлил землю прямо перед ним.

— Что ты сказал?

— В той стороне нет охоты. Ни оленя, ни кабана, ни дичи.

— В самом деле? — мягко переспросил конунг, и вот эта мягкость уже была хорошо знакома тем, кто жил с ним рядом, и каждого она вынудила опустить глаза и тихонько отъехать в сторонку, чтобы не попасть лорду Грегору под горячую руку. Будь у мальчишки и впрямь хоть капля ума, заткнулся бы и убрался подобру-поздорову с конунговым голубем. Но тот стоял посреди дороги, в клубах пыли, поднятой копытами коней, на сей раз со смело вскинутой головой, и смотрел конунгу прямо в лицо.

— Ты ставишь под сомнение работу моих егерей, Никто из города Эфрин?

— Что ж поделать, если они делают свою работу дурно.

— В таком случае мне придётся их казнить. Или тебя, если ты лжёшь.

— За что же меня, великий конунг? Я-то не давал присяги служить вам верой и правдой. Хотя, как видите, служу по мере сил.

— И где же, по-твоему, будет хорошая охота? — вполголоса спросил лорд Фосиган.

Эд указал по дороге на юг.

Грегор Фосиган хлопнул в ладоши.

— Слушайте все! Поворачиваем к югу!

— Но, великий конунг!.. — всполошились егеря, однако конунг был непреклонен. Его улыбка теперь напоминала оскал гончей, гнавшейся за зайцем и неожиданно учуявшей кабана.

— Ты! — указательный палец с конунгским перстнем ткнулся в молодого наглеца. — Мне не нравится имя Никто. У тебя есть другое?