— Ох, Эдо, Эдо, — вздохнул конунг. Он сидел откинувшись на спинку кресла, и на свету была только нижняя часть его лица — кончик носа и губы, почти терявшиеся в бороде. — Эдо…

— Что, мой конунг?

— Ты не боишься выйти отсюда прямо на плаху?

Эд обдумал ответ, неспешно попыхивая трубкой. Сладковатый дым белёсой дымкой колыхался между двумя мужчинами, сидевшими по разные стороны стола.

— Нет, — сказал Эд наконец. — То есть, вполне вероятно, однажды именно это и случится. Но не сегодня. Просто рано или поздно я вам окончательно надоем, и тогда вас начнёт раздражать то, что раньше забавляло… словом, ваше терпение иссякнет, и вы казните меня. Но это будет, если ненароком я оскорблю вас, а не одного из ваших слуг.

Повисло недолгое молчание.

— Всё верно, — сказал конунг. — Всё верно, Эдо. Но ты кое-чего не учёл. Мои слуги — это члены моего клана. А в случае с Сальдо Бристансоном — это и члены моей семьи. Сперва мой клан, потом боги, потом конунг, потом я — это святой закон для каждого, кто родился дворянином или стал им. И тот, кто оскорбит мой клан, трижды оскорбит меня. Подумай об этом как-нибудь на досуге.

— Вы бы хотели, чтобы я отверг вызов лэрда Сальдо? — спросил Эд.

Конунг нахмурился.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что, отвергнув вызов или поддавшись во время поединка, я бы оскорбил ваш клан. И трижды оскорбил бы вас. Мой лорд, скажите, что, по-вашему, я должен был сделать?

— Этого я не знаю, — спокойно сказал конунг. — И не это меня тревожит. Меня тревожит то, что я не знаю, что ты хотел сделать. И удалось ли тебе это.

Эд не ответил. Конунг продолжил, так же ровно и невозмутимо:

— Пойми меня верно, мальчик. Если ты поссорился с Сальдо Бристансоном, дрался с ним и едва не убил — я могу это понять, хоть и не одобрить. Но ты один знаешь, была ли это обычная ссора, был ли это обычный поединок и что двигало тобой — оскорблённая честь или расчёт. Сальдо, возможно, знает ответы на эти вопросы, но сейчас затруднительно получить их от него.

Он смолк, будто приглашая Эда объясниться. И любой на его месте принялся бы возмущённо и пылко заверять, что это была самая обычная ссора — тому два десятка свидетелей, бывших позавчера в «Серебряном роге», что это был самый обычный поединок — тому свидетели секунданты и жрецы Дирха, и что это была самая заурядная, хотя и трагическая случайность — тому свидетели боги. Закончив свою пламенную речь, любой на месте Эда умолк бы, тяжко дыша, а завтра утром был бы казнён.

Эд знал всё это, а потому сказал:

— Я их ненавижу, мой лорд. За то, что они меня презирают, и презирали бы, даже если бы вы отдали мне Лизабет, а не Магдалену. Даже если бы вы произвели меня в главнокомандующие — проклятье, тогда бы они презирали меня втрое сильнее!

— Нет. Тогда бы они тебя боялись. Ты и жив-то до сих пор только потому, что не проявляешь интереса к придворной карьере… ты ведь не проявляешь его, не правда ли, Эд?

— Это вы мне скажите, — фыркнул тот. — Я тут уже три года, и до сих пор не могу понять, зачем. Милорд, ответьте честно: вы сами меня разве не презираете? Только правду.

Конунг рассмеялся.

— И за что я только люблю тебя, не знаю.

— А я знаю, — откликнулся Эд. — Но вам не скажу, и не просите.

Лорд Фосиган засмеялся снова.

— Ладно, юный ты безбашенный поганец. Можешь идти. Магда знает, где ты?

— Нет. Я не был дома с утра.

— Извелась, должно быть, бедняжка. Ты не очень груб с ней?

— Совсем не груб. Она разве жаловалась?

— Нет, это меня и тревожит. Ладно, убирайся вон, пока я не одумался.

— Разве вы всё ещё меня подозреваете? — беспечно спросил Эд, зная, как опасен этот вопрос, и именно поэтому совершенно не в состоянии от него удержаться.

И ответ стоил риска.

— Нет, — помолчав, проговорил конунг. — Я ни в чём тебя не подозреваю. Ты действительно должен был убить Сальдо, и ему просто повезло выжить, хотя и остаться изуродованным… и, откровенно говоря, я боялся, что именно это и было твоей целью. Но, уж прости, ты недостаточно хорошо владеешь мечом для такого мастерского удара. Арбалетом — да, но не мечом.

— В других обстоятельствах, я бы смертельно обиделся, — заметил Эд.

— Если, обидев тебя, я спасу твою башку, то лучше уж быть обиженным, верно?

— Верно, — согласился Эд.

И конунг снова зашёлся смехом — коротким, искренним и бесконечно презрительным.

— Вот в такие-то минуты я действительно верю, что ты безродный смерд, — беззлобно сказал он и небрежно махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена.

Эд как раз докурил трубку. Поднявшись с кресла, он поклонился конунгу и направился к двери, ступая легко и пружинисто.

— Эдо, — позвал лорд Фосиган, и Эд обернулся.

Они смотрели друг на друга. Эд понимал, что надо уходить. Просто уйти сейчас — поклониться и уйти, и, да, это было бы дерзостью, но которой же по счёту из тех, которые он себе позволял за эти три года? Счёт шёл на тысячи — и конунгу это нравилось, поэтому надо было уходить, просто уходить, сейчас…

Но он не ушёл. И конунг сказал, глядя на него из глубины своего кресла:

— Я действительно люблю тебя, мальчик. Люблю, как родного сына. Но ты не моя семья. Помни об этом… прошу тебя.

Эд поклонился. Сделал положенные этикетом три шага назад, потом медленно повернулся и вышел из комнаты, пропахшей вишнёвым табаком и смертью, прошедшей так близко, что кончики её прохладных пальцев задели его лицо.

В коридоре было пусто. Эд остановился и тяжело привалился плечом к стене — его не держали ноги. Отсчитал двадцать ударов бешено колотящегося сердца, потом заставил себя выпрямиться и, подобрав с подставки у двери свой меч, двинулся дальше. Камердинер мог появиться в любую минуту.

И так было всегда. Уже три года из раза в раз он входил в эту комнату и не знал, куда отправится из неё. Он не однажды видел, как конунг, улыбаясь, собственной рукой отрубал головы неугодным, которые не позволяли себе и десятой части того, что Эд. И ещё он знал, что у него есть фора. Но не имел ни малейшего представления, где её предел, и близок ли он. Поэтому Эд не любил эту комнату — но ни в одном месте на земле не испытывал такого восторга, как здесь, в такие дни, как этот, когда он в очередной раз играл с огнём и снова выходил из него необожженным. Это было лучше, чем соитие, чем трубка после соития, лучше, чем Лизабет… лучше, чем разрубить самодовольное лицо Сальдо Бристансона.

«Всё-таки он не знал», — думал Эд, чувствуя головокружение от этой мысли. Получается, Магда действительно не доносит отцу о том, как проводит время её беспутный муж. Потому что, хотя Эд был осторожен и спускался в фехтовальный зал в основном ночами (кроме дня накануне дуэли — но это как раз было понятно и не могло вызвать подозрений), однажды она застала его за отработкой удара — невероятно сложного из-за ювелирной точности, которой требовал размах. Клинок должен войти под нижней челюстью, на глубине не более чем полдюйма, и выйти из правого виска, не задев ни мозга, ни черепной кости. Приём, совершенно бессмысленный в обычном бою — личное изобретение Эда, который действительно никогда не был виртуозным фехтовальщиком. Его только и хватило, что придумать удар, который можно использовать лишь один раз, пока он ещё может сойти за случайность.