– Дал, чтобы он дядины картины аккуратно вынес на двор и сторожил до утра, а ты, значит, воспользовалась его отлучкой и уволокла к себе в конуру. Картины мне по наследству достались, дядька мой – как отец родной. А не отдашь, пойду в полицию и напишу заявление, что ты нас обокрала, да еще продала ворованное за границу. – И достает из кармана газету!

Исполненный решимости, непоколебимый, Вован застыл передо мной, раздувая ноздри. Прямо не верилось, что это мой Вовка-морковка, простая душа – блефует, угрожает… А я смотрю на него – и у меня такое чувство, будто у меня в бане украли одежду. И я не знаю – то ли мне у банщика просить лишнюю простыню, то ли звонить родственникам, то ли самой у кого-нибудь украсть.

– Картину продала, – продолжает он – ангел возмездия, пришедший исполнить волю Вселенной, – а где мои деньги?

Тут, как в “Ревизоре”, появляется Федор – заросший, в грязном комбинезоне, в каске, с огромным рюкзаком, обветренный, морда красная – и застает вышеописанную картину.

– А это еще кто? – спрашивает он хриплым голосом простуженным.

– Друг моего детства – Вован. А это муж мой, спелеолог Федя, еще немного, и он соорудит кадастр всех пещер планеты, – с гордостью говорю я. – Знаешь, Вов, что такое “кадастр”?

– Нет, – признался Вовка. – Зато я знаю, что такое отчуждение собственности, статья 158: срок лишения свободы до пяти лет. В лучшем случае! – обратился он к Федору. – Я человек принципа и никогда никому ничего не спускаю. И знаете, что еще? Я напишу в прокуратуру, что у моего дяди Илюши там были не только картины.

– Приехали! – Федор скинул рюкзак.

Кому, как не мне, прекрасно знать, что Федька порою бывает дик и порывист: я испугалась, что он сейчас спустит моего друга с лестницы, поэтому заслонила его, как это обычно делала в детстве. Он был тихоня с вечным насморком, рос без отца, родился восьмимесячный, и Берта говорила Сонечке, что “мамэ Илюшиного племянника – женщина с трудной судьбой”. Он и теперь шмыгал носом, меча громы и молнии, а носоглотка по-прежнему неспокойная, наверняка и горло красное…

Однако я плохо знала Федора.

– Снова на те же грабли? – с укором сказал он. – Вспомни, как на Арбате какой-то хрен уронил кошелек, ты подхватила – и за ним. Тот: “Ой, спасибо, спасибо!.. А деньги где?” – “Я не открывала…” – “Ах, не открывала! Тут было сто долларов и двадцать тысяч рублей!..” И тебя хвать за шкирку! Пришлось ему денег дать, чтоб он отвязался… А как ты стояла горой за насильника! А за убийцу, зарезавшего товарища?!! Теперь твой Вовец накропает на нас донос: мол, его голоштанный дядюшка был подпольный миллиардер, в туловище мишки зашиты золотые червонцы и облигации трехпроцентного займа, тюбики с красками набиты брильянтами его покойной бабушки…

– Я должен получить то, что мне причитается! – выкрикнул Вовка.

– Хорош качать права, Владимир, вызывай “газель”, – скомандовал Федор. – Я тебя погружу, и до свидания! Сколько вы не виделись, добрые друзья? Чтоб еще столько же, а то я за себя не ручаюсь.

– Решим дело миром, – говорю. – Может, по стопарику и по котлете? Больно уж повод хорош!

– Лучше не придумаешь, – мрачно заметил Федор.

А пока он грузил холсты, ругаясь и чертыхаясь на чем свет стоит, – муж только с поезда, с Казанского вокзала, еще не смыл с себя дорожную пыль, а тут опять таскать, вот оно чем заканчивается странствие Гильгамеша к обиталищу богов, Улисса – в землю обетованную, Геракла – к саду Гесперид на Яблоневый остров Авалон, чтоб завладеть волшебными плодами, которые караулит стоглавый дракон, – на лестничной клетке нарисовался Бубенец с фотографом-австрияком. Где он его только откопал? Кремлевский кубок давно закончился, а Коля застрял в России, ни туда ни сюда.

Они приходят, а мы все в происшествии. Боже правый! Какой у них был растерянный вид, когда они угодили в эту чехарду!

– Оставил картины у контейнера. Вернулся, а там – прикинь? Ни кола, ни двора, ни куриного пера, как говорил мой гениальный дядя, – охотно объяснял им Вова. – Все Райка утащила.

– Выкинул, а теперь спохватился, – подначивала я товарища по детским играм, при этом ощущая себя самым счастливым существом на земле. Ведь окружающая реальность просто волшебна! Мы не должны ссориться между собой. Сущие мелочи, надо быть выше этого. Скажите: “Я – вся эта жизнь в целом”, оставаясь спокойным и безмятежным!

– Что ты заладила, как попугай? – огрызался Вовка. – Я положил их на временное хранение. Да, что-то нарочно припрятал в бак, чтобы сохранней было. Мне эти картины достались по наследству, я – наследник Илюши! Единственный! Я!!!

Он, бедолага, настолько загрузился этим бредом, невозможно его было ухватить ни за какие яйца. Но Бубенец не был бы Бубенцом, если бы виртуозно не сориентировался в этом изменчивом мире.

– Владимир, возьмите мой телефончик, я к вам наведаюсь… Мы с вашим дядей еще заварим кашу… У меня на мази одно дельце, которое принесет большой барыш! Впереди “Сотбис”, турецкий султан обещал пожаловать в скором времени, индийский паша начал собирать современное искусство… Чтобы дядя не залег у вас мертвым грузом!

А мне он зашептал:

– Отдала – и молодец, а то будет как с художником Рихтером: он выбросил свою картину, какой-то бродяга нашел и продал, так суд вытряс все, что он за нее получил. Да еще обложили штрафом! Тот им: “Братки! Я ж на помойке нашел!” А ему: “Не твое – не трожь, закон на стороне частной собственности, мало ли что там лежит!” Чуть не посадили. Увы, твою восьмушку придется пилить пополам. Но это будет крупный куш, не волнуйся!

А мне когда кто-то говорит: не волнуйся, я сразу начинаю волноваться. У нас было планов громадье, а теперь прости-прощай – таков бесславный конец? Прям так и хотелось спросить у Вовки: благородное ли вы дело затеяли, сеньор? Вон он какой надутый, гордый, как папа римский, что положил нас на лопатки, да еще и шапками закидал.

– Трогай, брат, на Кустанайскую, – важно сказал племянник рекордсмена “Макдугаллс”, усевшись в кабину водителя.

– …И не забудь про фунты стерлингов, ворованное нехорошо продавать… – крикнул он мне из машины.

– А мишку, набитого самоцветами, забыл???

– Оставь себе, на память о нас с дядей! – откуда-то издалека принес ветер, как будто перекатывался вечно удаляющийся гул морского прибоя.

Конечно, в жизни все следует предусматривать, но есть вещи до того непредвиденные – как хочешь их предусматривай, хоть всю жизнь о них думай, они и тогда не утратят характер непредвиденности. Не знаю, что толкнуло Володьку на этот шаг: божественная глупость или великая игра, но – как нас учит отец Абрикосов – что бы ни случилось, улыбайся, и все.

Со смятенным сердцем я возвратилась домой. Звенящая пустота окружила меня. Быстро же я привыкла слоняться среди трепетавших полотен, под светлым плеском небес и парусов, с холодным паром утреннего тумана, легкой землей, мягкими тенями и солнечными бликами, у подземных вод, в гуще колдовских превращений.