– Если у тебя будет низкий энергетический уровень, я тебя брошу.

Смерили – у него пятьдесят четыре, у меня – четырнадцать.

– Молодец, Райка! – Он даже опешил. – Никакой лишней энергии!

– Ты же говорил…

– Ну, я не думал, что настолько низкий. Только последний подлец может бросить женщину с таким низким энергетическим зарядом.

У танцплощадки мы встретили Максимилиана, чья слава безупречна, чьи благодеяния неисчерпаемы и чье бесконечное сострадание простиралось ко всем существам необъятной вселенной в прошлом, настоящем и будущем. Разгоряченный, весь в поту, он выскочил прохладиться.

Как раз ночью к нему из космоса прилетала энергетическая птица и принесла благую весть, что Россия вот-вот станет священной нацией и вернет благородство былых времен. А россияне ясно увидят, как они отгородились от моря добра и света своим невежеством. И добавил, понизив голос, что может на расстоянии увидеть мои внутренние органы, если я, конечно, позволю.

Мы сидели на лавочке у пруда, я и Флавий, за нами наблюдали боги с небес.

Листья на дубах не опали, но как-то застыли на ветру, большие столетние дубы, полупрозрачные; под мостками скопились утки, а на бережке совершенно по-летнему зеленела трава.

Обретший чистоту и мир, Флавий говорил:

– Вот приду сюда стариком. Подумаю: здесь мы сидели с тобой. Так и жизнь прошла.

Тут хлынул дождь со снегом. Гроза бушевала, молнии слетали со всех сторон. Мы ринулись к выходу, разбежались по домам. После чего Флавий месяц не звонил.

Мне даже приснилось, что он отправляет какой-то знакомой девушке в другой город посылку с куриными гузками.

– А то, – объяснил он мне, – там этого нет…

– Какой еще другой девушке? С моей-то потенцией?! – оправдывался в начале декабря этот потухший вулкан, смолкнувшая песня. – Я звонил. Тебя не было дома, подошел Пашка. Я ему рассказал, что по телевизору Ури Геллер протянул руку и произнес, обращаясь к зрителям: “Дотроньтесь ладонью до моей руки. Чувствуете, в вас вошла энергия любви? А теперь позвоните своим любимым”. И я позвонил тебе. Ты спроси у него, спроси! Что? Не передавал? Негодяй растет!

В дни каникул на школьном утреннике Флавий сыграл старичину с седой бородой. В душегрейке бабушки Иоветы он сидел на сцене, погруженный в глубокую задумчивость, а вокруг порхали воздушные сильфиды. Вдруг из-за кулис выскочили духи, подняли его со стула, и, закружившись в танце дервиша, малахольный дедуля, судя по всему, отправился на тот свет – мне был до конца не ясен замысел режиссера.

Публика окаменела в финале, ни одного хлопка, такой ужас навеял ей этот ветеран, в разгар школьного утренника покинувший земные пределы. Я даже не смогла досидеть до конца, чем глубоко ранила тонкую душу Флавия, ибо сквозь щелочки навсегда прикрытых век тот заметил, что я покинула зрительный зал, и подумал: “Ушла, сука!” – он мне потом рассказывал.

В конце ноября деревья стояли голые, ожидая зимы. Но что-то в природе не заладилось, солнце стало припекать, проснулись мухи, на сирени набухли почки!

– Весна пришла, – заявил Пашка, собираясь в школу, – шапку не надеваю, иду без куртки!

Я и сама кинулась бы любоваться напропалую этим сбрендившим ноябрем, пахнущим солнцем, небом и первоцветом. Фиалки распустились, одуванчики желтые. Да что одуванчики! Взошли над горизонтом Поллукс и Бетельгейзе, которые восходят только в конце марта. Каждый наступающий день преподносил события настолько маловероятные, что я им почтительно вверяла себя.

Нежданно-негаданно из Асташкова нагрянули дальние родственники Федора – у них случилось горе, умерла мама в маленьком городке – то ли Талдоме, то ли Луховицах, в ста километрах от Москвы. Естественно, они остановились у нас.

Ничего, думаю, у людей такое горе, потеснимся.

Ранним утром они свалились как снег на голову, день гуляли по Москве, переночевали, мы с Пашкой спали на кухне, а родственники – друг на друге в комнате и в спальне. На следующий день они попросили денег взаймы. Я заняла у соседей: что делать, у людей такое горе.

Они пустились в свой скорбный путь, а через день вернулись обратно, сказали, что оставили маму в морге, так как хоронить очень дорого. А если оставить как есть, ее похоронят за счет населенного пункта.

Потом снова гуляли по Москве, и не было конца их прогулкам, включавшим распитие спиртных напитков под открытым небом и даже катание верхом на лошадях вплоть до ломания конечностей некоторыми участниками этого перформанса.

То, что они подчистую уничтожили мои продуктовые запасы, бог с ним, у них непростая жизненная ситуация. Но их затянувшиеся каникулы до боли напоминали беззаботный пир женихов в доме перманентно отсутствующего Одиссея. Наконец, они в последний раз переночевали и уехали в Асташково. Не отдав Пенелопе деньги.

– Нет, я просто удивляюсь на таких людей! – говорила я.

– А я вообще уже ничего удивительного ни в чем не вижу, – рассуждал Пашка. – Хоть здесь пройдет великан. Я могу испугаться, порадоваться или огорчиться, а удивиться – меня не удивишь. Я только не понял, – добавлял он, – у кого был день рождения, кто чей сын и кто на ком женат.

Близился Новый год, в школе творилась неразбериха.

– На последнем уроке учительница ушла, – докладывал мальчик, – и вместо нее урок вела нянечка с первого этажа из гардероба.

Мама, папа и я дружно запасались новогодними подарками. Теперь детям трудно угодить, Сонечке в “Детском мире” посоветовали шпионский набор – черные очки, фотоаппарат, которым можно делать тайные снимки, также в комплект входили лупа и наручники.

Отцу Абрикосову аспирант привез из Берлина коллекцию мусороуборочных машин (одна из них говновозка), подробные модельки, выполненные со знанием дела, потом было много насмешек по этому поводу.

Я на книжной ярмарке накупила специальных развивающих книг, роскошно изданных, с цветными иллюстрациями, две даже с автографами известной шведской писательницы. Сама Пернилла Стальфельт надписала Павлушке нежные слова и нарисовала на одной книжке алое сердце, пронзенное стрелой, а на другой череп со скрещенными костями. Я уже предвкушала, как мой дорогой мальчик станет их почитывать, оказалось, одна про смерть, а другая про половую любовь.

При моих широких взглядах на жизнь и абсолютном ее приятии во всем чарующем многообразии меня бы это ничуть не смутило, но на полосной иллюстрации члена с яйцами в разрезе и на двух беззаботных лесбиянках, которым явно по требованию российского издательства в разделе, где автор приоткрывает завесу тайны для аудитории “0+”, что любовь в этом мире принимает самые что ни на есть причудливые формы, подрисовали лифчики с трусами, – даже я слегка забуксовала.

Кстати, я по сей день благодарна своим родителям, что ни о чем из этой оперы понятия не имела приблизительно до восьмого класса. Меня водили в цирк, на “Синюю птицу”, читали “Пряничный домик” братьев Гримм, “Голубую чашку” Гайдара…