Маркхем. Где он сейчас, не над ними ли? Брендон не мог представить себе ничего, что могло бы заставить его друга принять участие в таком жестоком нападении – но ведь они не виделись десять лет. Он отмел эти мысли как недостойные. Себастьян обнялся с Осри и оглянулся на него; возможно, теперь он так и не узнает. Он подошел к ним.

Омилов заметил, что глаза его сына беспокойно шарят по окружавшим их мониторам. «Он совершенно растерян. До сих пор жизнь его протекала по строгому распорядку». Он стал рядом с Осри и заговорил с ним о каких-то мелочах, заставляя сына отвечать до тех пор, пока выражение паники не исчезло из его глаз.

К этому времени сотрясения от ударов рифтерских гиперснарядов по Щиту повторялись с настырной монотонностью, так что к ним почти привыкли. Несмотря на все усилия оборонявшихся, противник медленно подстраивался к базовому резонансу планеты, поскольку поля Теслы, защищая атмосферу от летящей с почти световой скоростью плазмы, все же передавали часть энергии на поверхность. Под потрясающими по мощи ударами рифтерского оружия Щит начинал резонировать – процесс, на который обычно уходили недели.

На помост поднялись двое гвардейцев в красных мундирах и блестящих черных, заостренных спереди и сзади шлемах. Они отдали честь Танри, и Брендон оторвал наконец взгляд от кольца на пальце.

Омилов обнял сына и протянул руки к Брендону, на мгновение сжав пальцы Крисарха. То, что их разговор был прерван, было обидно до боли. «Очень похоже, что я так никогда и не узнаю, почему он пришел ко мне». И хотя в этом не было его вины, он ощутил горечь, как от поражения. Личного поражения.

Они почти поняли друг друга там, на веранде, за минуту до того, как рука Должара дотянулась до Шарванна. На мгновение в памяти его всплыл образ Брендона, стоящего рядом с портретом его матери в кабинете Себастьяна – это было в день первого его приезда в усадьбу и не повторялось больше никогда. «А ведь я не замечал, как он избегает этого». Чего он еще не замечал?

Все равно поздно.

Омилов отступил на шаг, крепко стиснув руки. Голос его звучал немного более хрипло, чем ему хотелось бы.

– Желаю вам обоим благополучно добраться до Ареса.

Брендон снова коснулся рук Архона, потом повернулся и пошел за Осри. Гвардейцы возглавляли процессию, Деральце замыкал. Они шли к выходу, и люди расступались перед ними, не сводя глаз с Брендона. Они вышли из штабной комнаты, дверь с шипением задвинулась за ними, и остались только гулкая тишина коридора и неизвестное будущее.

ОРБИТА АРТЕЛИОНА

Входя в каюту отца, Анарис рахал'Джерроди ускорил шаг, используя свое превосходство в росте с тем, чтобы заставить шагавших по обе стороны от него охранников-тарканцев выбиваться из сил – что угодно, только бы не отстать от него. Лица их, правда, оставались абсолютно бесстрастными, как того требовал должарский кодекс чести военного.

«Тарка ни-ремор, – подумал он. – Те, кто не отступает». – Он брезгливо скривил рот. Те, кто не думает. Впрочем, если он останется жив после предстоящей беседы, первой встречи с отцом за почти три года, ему придется завоевать на свою сторону и таких, как эти.

«Ибо я не собираюсь меняться, пусть даже те, кто отворил мне глаза, падут все до одного от рук моего отца».

Он вырос на лежащей под ними планете, поверженной и беззащитной перед гневом его отца. В глазах отца он был заложником, хранящим Артелион от мести, для панархистов же – разумом и душой, которые надо было спасти. А кем он был для себя? Ответа на этот вопрос Анарис пока не нашел. Должарец из колена Эсабианов, он вырос в роскоши Артелиона, во дворце отцовского врага, во власти – пусть и ненавязчивой – Аркадов.

Они остановились перед люком отцовской каюты, глубоко в недрах «Кулака Должара». Один из тарканцев негромко сказал что-то в коммуникатор у люка, тот бесшумно отворился, и Анарис, борясь со страхом, шагнул внутрь. Тарканцы остались в коридоре, и люк со зловещей неумолимостью захлопнулся за его спиной.

Каюта была просторная и полутемная. В дальнем конце её виднелась плечистая фигура Джеррода Эсабиана – черная на бело-голубом фоне выведенного на огромный экран Артелиона. Вид планеты, ставшей ему приемным домом, помог справиться со страхом, но тут он увидел фигурку, стоявшую в стороне, и дух его снова пошатнулся. Это была Леланор, в одной рубашке, дрожащая и залитая слезами.

«Что она делает на этом корабле? Почему Барродах не предупредил меня?»

Огромный экран бросал на гладкую, бледную кожу его возлюбленной голубоватый отсвет, окрашивая её в зловещий трупный оттенок, отчего сердце его болезненно сжалось. На мгновение он утратил контроль над собой и шагнул к ней, но тут же остановился, когда отец заговорил.

– Мой палиах почти завершен. Через несколько часов я с триумфом спущусь на Артелион. Мой враг пленен и лежит связанный на борту этого корабля. Двое его сыновей уже мертвы. Младший скоро присоединится к ним.

Мысли беспорядочно роились в голове Анариса, и неожиданное присутствие Леланор сбивало его с толку еще сильнее. Это не помешало ему, правда, испытать некоторое удовлетворение при вести о неизбежной смерти младшего Крисарха. Он невзлюбил Брендона с первого взгляда, двадцать лет назад, и дальнейшее общение с ним не изменило его отношения.

«Он и не знает сам, чем обладает, да ему и все равно. Ну и пусть, все равно он это потеряет».

– Но победа моя неполна, ибо враг мой украл у меня последнего из моих наследников.

«Знай ты это раньше, может быть, ты не так бы спешил убить остальных».

В памяти мелькнул на мгновение образ младшей сестры, исступленно выкрикивающей проклятия отцу, в то время как Эводх пытал её на глазах у отца и перепуганного Анариса, только-только вернувшегося с Артелиона. Остальные его братья погибли подобным же образом, пав жертвой собственных амбиций, пока его воспитывали Аркады.

«Зато теперь у тебя нет выбора. Панархисты сказали мне, как отразились попадания в твой корабль при Ахеронте на твоей наследственности, и до меня доходили слухи о том, каких жалких уродцев ты плодил после этого».

– Но лишить меня и этой доли моего палиаха я ему не позволю. Он превратил тебя в размазню, не способную править по-настоящему, отравив твой дух, – Эсабиан использовал слово «хачка», обозначающее достоинства, передаваемые из поколения в поколение, – такими панархистскими извращениями, как эта их «любовь».

Презрение, с которым его отец произнес последнее слово, только усилилось от того, что ему пришлось использовать понятие из уни, ибо должарского эквивалента ему не было.

– Ты опозорил память предков своим поведением по отношению к этой ничтожной рабыне, словно такая прикотчи способна на достойную борьбу. – Он помолчал, улыбаясь с холодной брезгливостью. – О, конечно, за тобой следили. – Лицо его помрачнело, голос возвысился и зазвенел от гнева. – Возможно ли ожидать нормальных наследников от такого червя?