Задрав рубаху, почесал пятерней волосатое пузо и, взглянув на крыльцо, выругался:

— Олухи царя небесного! Вы помост рубите или хоромы в две клети? Марш со двора!

Поправили плотники сползшие на лоб картузы, сунули топоры за пояс и, подхватив ведро с остатками браги, устроились под тенек.

— Эх, надо было бы на колоде ложбинку выдолбить, — искренне сокрушался рыжий, — чтобы голову класть было поудобнее.

Старшой, стряхнув с густой бороды пролитую брагу, вяло успокоил:

— Ничего. И так отрубят.

Слили последние капли в стаканы (не пропадать же добру!), допили, перекрестясь на созданный монумент, и потопали с Преображенского приказа восвояси.

Более мастеровым здесь делать было нечего.

В полуденный час пришел Петр Алексеевич. Выглядел он на редкость смурным. По сторонам посматривал и только глазами сверкал. Подходить боязно. Склонившись перед царской милостью, князь Ромодановский ждал распоряжений.

Государь взобрался на помост. Подпрыгнул, желая убедиться в крепости срубленного творения, и произнес уныло:

— Складно строено. Теперь и за дело можно взяться.

* * *

Прошлой ночью сподручные князя Ромодановского повязали неказистого Циклера вместе с заговорщиками и, не мешкая, приволокли в Пытошную избу, где он, не выдержав пытки кнутом, без утайки рассказал о готовящемся заговоре, поведал о Софье Алексеевне и стрельцах, вставших на путь государевой измены. Именно стрельцы Васильевского полка в количестве двадцати трех человек должны были придавить государя на запланированном пожарище горящим бревном, выдав произошедшее за несчастный случай. Чтобы усмирить возможную смуту, предполагалось даже учредить сыскную комиссию, которую впоследствии возглавит князь Василий Голицын.

Именно ему вверялось объявить народу о том, что помазанник божий сгинул по собственной нерадивости.

Еще через час с завязанными за спиной руками Пытошную избу перешагнули остальные стрельцы. Не выдержав пыток, они признались во всех обвинениях и своими рассказами только дополнили невеселую картину заговора.

Осиное гнездо следовало разорить, и Петр, не мешкая ни секунды, повелел арестовать Василия Голицына вместе с Софьей.

Приказ государя опоздал на сорок минут. Вокруг усадьбы, в которой засела царица Софья вместе с полюбовником, расположились лагерем три стрелецких полка. Запалив свечи в гостиной комнате, она наблюдала за тем, как к имению подошли потешные полки. Петр Алексеевич находился в возке и, покусывая губы, не без затаенного страха наблюдал за тем, как стрельцы готовились к бою. Неторопливо. Основательно. Почистили мушкеты, затянули потуже пояса.

Эко невиданное дело умирать! Знакомо.

Петру Алексеевичу стало понятно, что большая часть его воинства погибнет на подступах к усадьбе, а тем немногим, которым удастся преодолеть заграждение, быть побитыми саблями и пиками.

Скрипнув зубами, царь подумал о том, насколько он ненавидит стрельцов, и одновременно ощутил собственное бессилие.

А когда вернулись посыльные и сообщили о том, что к усадьбе Василия Голицына подходят стрелецкие полки из Владимира и Коломны, царь, чуть раскрошив зубы, отдал приказ отходить. Нынче не время! Даст господь, так повидаемся еще с сестричкой…

Целую ночь государь не спал, думая о том, какой именно казни предать бунтовщиков, и, когда забрезжил рассвет, расслабленно улыбнулся и проспал до самого обеда.

* * *

Стоя на помосте, Петр Алексеевич додумывал детали предстоящей казни. Своей жестокостью она обязана впечатлить даже самые стойкие натуры. Следовало показать нечто такое, чего горожане не знали прежде.

Петр Алексеевич прошелся по помосту, глядя вдаль, как если бы любовался открывшимся видом, а потом повернулся к Ромодановскому.

Стольник стоял с босой головой, изображая покорность. Прикажи государь, так и голову на плаху положит.

Однако желание царя было иным.

— Свиней отыскал, князь?

— Отыскал, Петр Алексеевич, — охотно отозвался Ромодановский. — Как ты и велел, все черные! Здоровущие боровы!

— Когда Иван Милославский помер? — вроде бы равнодушно осведомился царь. Но нет — глаза так и буравили князя-кесаря.

Задумался малость Федор Юрьевич, перебирая в памяти прожитые годы. Взгляд ослабел, скользнул и уперся в шероховатый бок сосновой колоды.

— Уже двенадцать лет как минуло, государь. Его могила уже быльем поросла.

Губы Петра Алексеевича неприятно скривились:

— Быльем, говоришь… А вот это мы сейчас посмотрим. Выкопать бунтаря Ивашку Милославского! Положить его кости на телегу, а телегу запрячь черными свиньями и гнать ее с Москвы до самого Преображенского под громкое улюлюканье!

Федор Юрьевич поднял взгляд на государя. Глаза у Петра черные, шальные, никогда не поймешь, шутит или говорит всерьез.

На сей раз, по всему видать, что сказано без баловства.

— Э-э… Будет сделано, государь! — поспешил согласиться Ромодановский. — Завтра же и прибудем.

И расторопно, придерживая вывалившееся из-под ремня брюхо, сбежал с помоста.

* * *

Телега вместе с остатками покойного князя Милославского прибыла в село Преображенское незадолго до полуденной молитвы. Кучер, денщик Федора Юрьевича, бедовый малый двадцати лет, с диким улюлюканьем подгонял связанных свиней кнутами. А потому они неслись до самого Преображенского приказа будто безумные.

Невиданное зрелище заставляло дивиться всех встречных. Даже старики, повидавшие на своем веку всякое, прикладывали ладонь ко лбу и, щурясь на высокое солнце, провожали телегу недоуменными взглядами.

Это можно было бы принять за очередное баловство Петра Алексеевича, вот если б не трухлявый гроб, что трясся и рассыпался на каждой кочке, показывая собравшимся свое костлявое нутро. И улыбки, обозначившиеся было на лицах встречных путников, невольно перерождались в ужасающие гримасы.

А кучер, не ведая суеверного страха, оглашал окрестности зычным голосом, подгоняя визжащих свиней длинным кнутом.

* * *

Весть о предстоящей казни волной прокатилась по Преображенскому селу и угасла в деревнях, за которыми уже стоял вековой лес. С самого утра к помосту стал подтягиваться досужий люд, чтобы увидеть предстоящее зрелище.

Остатки князя Ивана Милославского вытряхнули из гроба, отнесли на помост и уложили рядышком с колодой. Здесь же, подбочинившись, притулился известный всей Москве палач Матвей с двумя помощниками.

Дожидались только государя Петра Алексеевича, но он отчего-то медлил.

Поговаривали, что морские баталии затянулись глубоко за полночь, и государь отлеживался, восстанавливая утраченные в боях силы.