обломков. Сейчас, в эру YouTube, нам говорят, что можно без ограничений смотреть все, когда-либо снятое, что все это нам доступно – но ценой, так сказать, полного отсутствия критической светотени. Найдите в Википедии статью про песню Steely Dan «Hey Nineteen» («Привет, девятнадцатилетка»), и в разделе «См. также» вы увидите ссылку: «Разница в возрасте между партнерами в сексуальных отношениях». Это настолько не в кассу, но подано так серьезно, что практически могло бы сойти за внутряковую шутку Беккера и Фейгена.

Хипстерам в наши дни приходится из кожи вон лезть, чтобы хотя бы на шаг быть впереди новостников с местных телеканалов; но в годы юности Фейгена не было практически никаких альтернативных источников информации. Легко смеяться над старой идеей о тусовке «посвященных», но хипстеры когда-то действительно были теми, кто открывал неизведанные территории. У меня глубоко двойственное отношение к чрезмерно канонизированным битникам, но не надо забывать, по какой причине они изначально были избраны знаковыми фигурами: они совершили вылазку в неизвестность и задались целью составить описание всех американских мечтаний целиком, а не только выборочных, прилизанных фрагментов. Какие-то их взгляды на черную культуру теперь могут показаться нам смешными и покровительственными, а некоторые квазирелигиозные экстатические примечания наводят на мысли о самогипнозе (и так далее, и тому подобное); но в то время они прокладывали маршруты совершенно безо всяких карт.

Во время своего грандиозного турне по США в 2010 году Фейген задается вопросом, так ли много изменилось за прошедшие пятьдесят лет. Да, у власти чернокожий президент, но целые пласты культуры рискуют быть заново забыты, принижены или стерилизованы в расколовших общество «культурных войнах» (где вкус и масштаб сбоят с обеих сторон). Фейген попеременно то воинственен, то озадачен: в 63 года он поет золотые мотивы своей юности и пытается разобраться, значат ли они еще хоть что-нибудь – имеют ли еще значение песни в принципе. Но Фейген достаточно крут, чтобы понимать, что от своих собственных взрослых проблем никуда не убежишь. Здесь есть глубоко трогательные пассажи о семье и браке, утратах и старении; есть вещи, в которых более молодой Дональд, возможно, не признался бы: трудные переговоры, искренняя хандра. Когда всю жизнь прятался за крутизной, чтобы контролировать бардак и бесчувственность мира, то как справляться с реально тяжелыми вещами, когда они вздымаются вокруг и в один прекрасный день настигают тебя прямо на улице у собственного дома?

Он хорошо пишет про родителей – и «про отца», и про мать, которая была весьма способной певицей и гораздо более творческой личностью, чем казалось с виду (то есть она была типичной женщиной той эпохи, с задушенными мечтами и амбициями). Фейген-старший искренне верил в перспективы американской мечты, но был отправлен в нокаут реальными ударами по экономике страны. Красивые речи Джона Кеннеди о «новых рубежах» – это одно, а практические их последствия, наблюдаемые на рабочих местах, банковских счетах и в родительских спальнях, – другое. Кроме того, становится понятно, что могло отчасти послужить источником вдохновения для перекошенных текстов Steely Dan: его родители жили в «кошмарно примитивной квартире, которая находилась в высотке на – не поверите – бульваре Чагрин». И наконец, хипстеры у Фейгена – вовсе не те, кого Анита Брукнер, удачно вплетя Бодлера, назвала «пропагандистами „Pauvre Moi“». В ворохе размышлений из «Выдающихся хипстеров» примечательно то, что про всех этих выдающихся маргиналов Фейген в конечном счете утверждает: они были хорошими людьми. Сделали много хорошего для искусства и для общества, подавали хороший пример всем и каждому.

В те давно минувшие дни, еще будучи пацаном с фальшивым удостоверением личности в кармане, юный Дональд мечтал быть нуарным персонажем из бульварного чтива, встречаться с циничной блондинкой и, качая головой, думать умные мысли. «Эта форма – моя тень, // Там я раньше стоял»[103]. Что ж, его мечта сбылась. Точно так же, как Боб Дилан постепенно превратился в одного из тех хриплоголосых стариков-трубадуров, с подражания которым начинал свою карьеру, Фейген теперь стал ершистым старым джазменом, вальяжным и меланхоличным. Он все еще ездит в туры, все еще стремится за рамки и все еще стилёвый до боли. В марте следующего года исполнится сорок лет с выхода альбома «Pretzel Logic»: ровно столько же, сколько прошло между «Toodle-Oo» Дюка Эллингтона и искристым, но благопристойным трибьютом от Steely Dan. Некоторые рубежи не устаревают.

Загадка тебя: зеркальное отражение Принса

Терпеливо, не очень себя принуждая, он шлифовал свою натуру, чтобы сделать ее такой непроницаемой и изобретательной, покорной и сложной, как требовалось ради выполнения его задачи.

Вальтер Беньямин, «К портрету Пруста» [104]

Создать внутри себя государство с политикой, партиями и революциями и быть этим всем, быть Богом в настоящем пантеизме этого народа-меня…

Фернандо Пессоа, «Книга непокоя» [105]

Имеет значение только имя, данное при крещении, – именно оно делает человека тем, кто он есть.

Гертруда Стайн об Улиссе Гранте, «Four in America»

1

Осенью 1981 года молодому и сногсшибательному артисту Принсу предложили дважды выступить в Мемориальном колизее Лос-Анджелеса на разогреве у The Rolling Stones. Первой его реакцией было наотрез отказаться. The Rolling Stones надо было продвигать свой новый альбом («Tattoo You»), и тур в его поддержку принес в итоге 50 миллионов долларов от продажи билетов – в том году это были самые крупные сборы на всю Америку. Тем не менее присутствовало какое-то смутное ощущение, что резвый молодой Принс (новейшая реинкарнация ритм-энд-блюзовых артистов, которых The Rolling Stones почитали и кому в некотором смысле были обязаны своим существованием) был нужен им в качестве дефибриллятора – чтобы разгорячить кровь этих ветеранов сцены, которым тогда уже было под сорок. Как пишет Джейсон Дрейпер в книге «Принс: жизнь и времена» («Prince: Life and Times», 2017): «Среднестатистический фанат Rolling Stones все еще жил в парадигме рок-н-ролла 1970‐х, где все было четко определено. Мужчины играли на гитарах и спали с женщинами, а те покорно делали все, что им велят». В противоположность этому, на заре карьеры Принса в его сценическом образе и дальнейшем возможном пути очень мало что было «четко определено». Но надо было продвигать собственный новый альбом (с очень точным и сверхъестественно ироничным названием «Controversy» – «Противоречие»), и Принс был в значительном долгу – и материальном, и моральном – перед своим лейблом Warner Brothers: продажи его предыдущих трех альбомов не оправдали ожиданий, и теперь казалось, что вся