тактике военных действий, сколько искусству стоять по команде смирно, держа пятки вместе, а носки врозь, и без промедления отправились на пароход. Часы мы прихватили с собой. Отныне они на многие месяцы заняли место в углу комнаты на Бридестраат.

Однако шедевр Яна Липпердама, даже вернувшись в родные края, упрямо продолжал показывать все те же четверть четвертого. Изготовитель часов вот уже почти три столетия лежал в сырой земле, а совместные усилия его лейденских собратьев по ремеслу не могли сдвинуть их ни вперед, ни назад.

Усердно трудясь, мы усвоили голландский до такой степени, чтобы нас могли понять горожане, профессора и те из восьми с лишним тысяч наших однокашников, с которыми нам приходилось общаться. Этот язык поначалу кажется трудным, но фактически является всего лишь одной из ветвей английского. Стоит немного с ним повозиться – и он становится вполне понятным. Почти как при разгадке простеньких криптограмм, когда в каком-то предложении слова перепутаны и расставлены в нарочитом беспорядке.

Наконец мы сносно овладели языком, более-менее привыкли к новой обстановке, и наша жизнь с грехом пополам вошла в будничное русло. Гарри довольно усердно занялся изучением социологии, отдавая особое предпочтение круглолицым и не слишком строгим лейденским девицам. Я выбрал для себя чистую метафизику.

Помимо старательной учебы, нас с кузеном объединял жгучий интерес к славной истории города. К нашему изумлению, ни студенты, ни какой-либо из двадцати факультетов не занимались этим предметом и ничего не знали даже об обстоятельствах, при которых университет был основан принцем Оранским. На фоне общего безразличия выделялся энтузиазм профессора ван Стоппа, выбранного мною в качестве проводника в туманной области спекулятивной философии.

Авторитетный гегельянец был сухим, как табачный лист, старичком с голым черепом и лицом, черты которого странным образом напоминали мне тетушку Гертруду. Вряд ли сходство было бы больше, будь он даже ее родным братом. Я однажды сказал ему об этом, когда мы вместе разглядывали в городской ратуше портрет героя обороны бургомистра ван дер Верфа. Профессор засмеялся.

– Сейчас я покажу вам еще более впечатляющее сходство, – сказал он, подведя меня через весь зал к огромной картине с изображением сражения и указав на фигуру какого-то бюргера из числа защитников города. И действительно, ван Стопп мог бы быть сыном бюргера, а бюргер мог бы быть отцом тетушки Гертруды.

Похоже, профессор испытывал к нам с Гарри симпатию. Мы частенько заглядывали к нему на Рапенбургстраат, где он занимал комнату в старинном доме, одном из немногих сохранившихся с 1574 года. Он охотно прогуливался вместе с нами по прекрасным городским окраинам, где вдоль улиц высились ряды тополей, возвращавших наши мысли вспять, к берегу реки Шипскот.

Как-то он завел нас на верхушку разрушенной Римской крепости в центре города и с той же самой стены, откуда три сотни лет назад горожане с тревогой следили за неспешным приближением эскадры адмирала Буассо по затопленным польдерам, показал гигантскую дамбу, сквозь брешь в которой хлынули океанские воды, позволившие зеландцам Буассо доставить голодающим защитникам города провиант и подкрепление. Он обратил наше внимание на штаб-квартиру испанца Вальдеса в Лейдердорпе и рассказал, как небо в ночь на первое октября послало сильнейший северо-западный ветер, который высоко поднял уровень воды на отмелях и пронес эскадру между Зутервауде и Цвитеном прямо к стенам крепости в Ламмене, последнему опорному пункту осаждавших войск и последней преграде на пути к ждущему помощи и умирающему от голода населению. Потом он привел нас туда, где в ночь перед отступлением осадной армии валлоны из Ламмена проделали широкий пролом в стене Лейдена, возле самых Коровьих ворот.

– Вот это да! – воскликнул Гарри, загоревшийся от красочного рассказа профессора. – Это же был решающий момент сражения!

Профессор ничего не ответил. Он стоял, сложив руки и внимательно глядя прямо в глаза моего кузена.

– Ведь если бы там никого не оказалось, – продолжал Гарри, – или если бы защитники не устояли, то ночной штурм увенчался бы успехом. Тогда захватчики сожгли бы город и вырезали бы его население на глазах у адмирала Буассо и его эскадры, пришедшей на помощь осажденным. Кто оборонял проделанную врагами брешь в стене?

Профессор ван Стопп ответил очень медленно, словно взвешивая каждое слово:

– В исторических хрониках есть сведения о взрыве фугаса под городской стеной в последнюю ночь осады. Но там нет никаких подробностей о схватке и не упоминается имя того, кто организовал отпор нападавшим. Между тем, на этого неизвестного героя судьба возложила такую величайшую ответственность, как ни на кого другого из когда-либо живших людей. Хотя, возможно, чистый случай отправил его навстречу неожиданной опасности. Но представим, что произошло бы, если б он потерпел неудачу. С падением Лейдена рухнули бы последние надежды принца Оранского и всех свободных штатов. Тирания Филиппа Испанского была бы восстановлена. Рождение религиозной свободы и самоуправления народа было бы отсрочено еще бог весть на сколько столетий. Кто знает, смогла бы появиться республика Соединенных Штатов Америки, если бы не существовало объединенных Нидерландов. Наш университет, давший миру Гроция, Скалигера, Арминия и Декарта, тоже был основан благодаря стойкости этого героя. Мы обязаны ему и тем, что живем здесь сегодня. Даже больше: мы обязаны ему тем, что вообще существуем на земле. Ваши предки – выходцы из Лейдена. Именно этот неизвестный герой стоял в ту ночь перед крепостной стеной между их жизнями и кровожадными захватчиками…

Маленький профессор, казалось, стал выше нас ростом, он весь пылал энтузиазмом и патриотизмом. У Гарри тоже загорелись глаза и разрумянились щеки.

– Пошли домой, юноши, – сказал ван Стопп, – и возблагодарим Господа за то, что пока взгляды бюргеров Лейдена были прикованы к эскадре, подходящей к Зутервауде, у городской стены за Коровьими воротами нашлись пара бдительных глаз и одно отважное сердце.

III

Однажды осенним вечером на третьем году нашей жизни в Лейдене, когда дождь вовсю хлестал по стеклам окон, профессор ван Стопп почтил нас своим визитом на Бридестраат. Никогда прежде я не видел пожилого джентльмена в таком расположении духа. Он говорил без умолку. Городские толки, новости Европы, наука, поэзия, философия – он коснулся всего и обо всем толковал с одинаковым пафосом и добрым юмором. Я попытался перевести разговор на Гегеля, через главу которого о комплексности и взаимозависимости вещей как раз сейчас продирался.

– Вы не в силах постигнуть, как абсолютная идея может пройти через инобытие и вернуться к себе? – улыбнулся профессор. – Ну, что ж, со