— Да пожалуй, уже достаточно.

Он садится на маленький пуфик у меня в ногах, смотрит на меня. То ли разглядывает, то ли любуется. Вдруг спрашивает:

— Чем ты занимаешься?

— Пишу романы, — на голубом глазу выдаю ему я.

— О, сейчас все пишут. Особенно женщины. Это — модно…

— Последнее мое произведение написано в лучших традициях постмодернизма, — без запинки после небольшой паузы говорю я.

— Мда… Как интересно? И о чем он?

— Это слишком сложно рассказать и вообще, там, в моей книге, все написано.

— Что ты имеешь в виду, говоря «постмодернизм»? — продолжает умничать Г ном.

— Знаешь, в определениях я не сильна. Я знаю, что это такое, но сформулировать мне… тяжело…

Гном вдруг медленно и доверительно придвигается ко мне ближе, берет меня за лодыжки. Нежно и ласково, смотрит мне в глаза. Гладит мои ноги. Постепенно. Осторожно, словно не желая испугать добычу, руки его исследуют мои секретные места. А сам говорит:

— Постмодернизм… практикует открытый ретроспективизм. Это эклектическое обращение к традиционным художественным формам. Сопоставляя их необычным способом, постмодернизм создает своеобразную театрализованную эстетическую среду. В которой нередко присутствуют элементы иронии и гротеска.

— Да. Да… Именно так… — говорю я, откидываясь на спинку дивана и приглашающим жестом раздвигаю ноги. Пальцы Гнома окунаются в мои выделения. Раскачиваю бедрами — мое ли опьянение, его ли серьезный взгляд и похотливые движения рук, контрапункт его речи и действий возбудили меня. Возвратили к жизни, заставили дышать! Хотя бы на короткие два-три часа.

Он снимает с меня платье. Ощупывает везде:

— Какая ты красивая! — расстегивает ширинку.

Я вижу, что он уже порядком возбужден.

Начинаю сосать. Удобный для минета член. Не знаю, как так получается, но как-то удобно брать его в рот, прихватывать легонько зубами, облизывать, дразнить языком, заглатывать глубоко и, задерживая дыхание, ощущать вкус его плоти.

Гном поднимает меня. Ставит раком, начинает трахать. Забивает меня хуем в глухое забытье, фарширует своей плотью, вытесняя последние остатки того, что было чистого во мне. Привычная сладость охватывает мое тело, тихо поскуливая, я кончаю.

Моемся. Гном идет меня провожать. Поздно. Довольно холодно. Около моего дома ремонтируют дорогу. Стоит оглушающий шум. И вдруг на меня нападает пьяная истерика. Я смотрю на Гнома и понимаю, что, блядь, видеть его рожу не хочу! Мне начинает казаться, что сейчас, после совокупления, он слишком уж доволен. Слишком истекает благостью. Он гладил мою жопу и говорил:

— Никогда у меня не было девушки красивей!

И я ему верила… Я верила в то, что опять продешевила! Я верила в то, что я — круглая дура! Подобным типам девки даром не дают! Из-за этого, просто так ли, либо в связи с предшествовавшими событиями, но в этот день и в этот час Гном мне — противен! Я вдруг начинаю в голос реветь. Он смотрит на меня настороженно и испуганно. Струи черной туши стекают по моему лицу. Нет ничего противнее пьяной женщины в истерике. В этот час я именно такая. Я реву. Я ору! Голос мой, утробный вопль расстрелянной росомахи, соединяется с грохотом отбойных молотков, которыми рабочие дробят асфальт. Мой стон долетит, надеюсь, до Бога. Или хотя бы ангелы… Ангелы суровые, если Господь глуховат, то, пожалуйста, вы! Вы должны меня услышать! Услышать меня и понять. Понять и услышать, что из объятий ваших душистых и зефировых я вырываться не хочу!

Если бы меня позвали на ток-шоу какое-нибудь популярное и спросили бы: «Что делать, если возникает нормальная потребность в родном человеке?» Моим ответом — было бы: «Не знаю». Я пробовала различные варианты — так и эдак, — но везде — ошибалась. Я понимаю, что не общество тому виной — это особенность моей личностной психологии. Возможно, даже душевной болезни, названия которой я, увы, не знаю. Но я-то ладно, а другие? Есть ли кто-либо друг другу близкий в этом мире? Есть ли кто-либо друг другу столь родной, понимающий во всем везде и всюду. Понимающий с полуслова, с полунамека простые и сложные вещи. Не делающий вид, «дескать, да хрен с тобой, думай что хочешь», не идущий на компромисс «в чем-то ты, конечно, права, но все же…» Лично я такие альянсы не встречала. Утопия, утопия, утопия…

Хандрю, расшатывая стул, сижу перед компом и равнодушно изучаю анкеты. Смотрю на фотографии чужих людей. Пытаюсь представить их характер. Уклад жизни. Уклад мыслей. Решительно ни черта хорошего не могу ни подумать, ни придумать ни о ком! Злая? Злая! Уже почти выхожу, как вдруг мне приходит сообщение: «Здравствуйте, Прекрасная Незнакомка! Не столь часто можно встретить на данном сайте столь оригинальных, с прекрасным чувством юмора и умением кратно и точно выражать свои мысли людей (я ознакомился с вашей анкетой). Спасибо, что Вы есть! Примите мои искренние пожелания, чтобы все Ваши добрые мечты стали реальностью».

«Утю-тю-тю, — думаю я, — какие мы разлюбезные и воспитанные». Учитывая, что ничего выдающегося я в так называемой анкете Пруста, что великодушно предоставлена администрацией сайта, не написала. Ну да ладно…

Изучаю фотографию написавшего: худощавый, с усами, в дешевом костюме, черная рубашка. Залысины. Зовут Ринат. Профессия — «Волшебник». Многообещающе… Для полноты ощущений читаю его анкету. Ничего особенного, все рассудительно и пресно:

«Самый ценный совет?»

«Еще в детстве мама мне сказала: не делай зла людям, даже если человек сделал тебе плохо, но обратился за помощью — не отказывай. Помоги ему. Любой твой злой поступок обернется тебе во сто крат».

«Ну да, несомненно», — уже во власти нехороших мыслей и в предвкушении черных дел, я кротко Ринату отвечаю:

«Здравствуйте! Спасибо вам за комментарий!»

Ответ приходит незамедлительно:

«Был бы рад познакомиться с вами, для пополнения своего интеллектуального багажа. Но оценивая свои возможности, понимаю, что они, к сожалению, не в мою пользу».

Такой вот вежливый зануда: не мытьем, так катаньем. Следующее от него сообщение:

«За несколько дней, проведенных в Интернете, я понял, как здесь много интересных людей. Таких, например, как Вы. Вы также, полагаю, приобрели ценный опыт. Но все-таки живая встреча даст большее представление о человеке, чем любая даже самая откровенная переписка».

Любовь к человечеству от этого сообщения меня по-прежнему не накрывает. К тому же в этом его ответе я вдруг замечаю собственное отражение. «Или же я совсем больная, или Ринат такой же охотник, как и я!» Больное мое воображение приукрашивает личность Рината настолько, что он становится мне ровней (а это — немало: учитывая, что у меня — мания величия). Мне чудится, что Ринат падок на страдания людские, что они ему необходимы, что он, как паук мухой, лакомится ими.