У меня он вызывал любопытство – и не более того.

Жизнь продолжалась. Я старательно занималась живописью, но дела шли туго. Меня в отличие от Гарри Танжер не вдохновлял. Я нередко чувствовала себя одинокой. Мне хотелось пообщаться с родными, с друзьями, и я без конца заходила в интернет-кафе. И когда они в электронных письмах рассказывали о своей насыщенной жизни, о новой работе, об идущей в гору карьере, о зарабатываемых деньгах, об ипотеке, о мужчинах, с которыми они познакомились и в которых влюбились, о помолвках и рождении детей, меня охватывала не свойственная мне зависть. Я чувствовала себя оторванной от всего этого. Мне казалось, что жизнь течет мимо меня. Но я эти мысли держала при себе. У Гарри все было по-другому. Я никогда прежде не видела его таким счастливым и таким жизнерадостным. Его работы были пронзительными и страстными, они будили чувства и навевали воспоминания, свет и яркие цвета на его полотнах так и плясали. Они тебя манили и затягивали.

Как-то вечером в конце декабря я возвращалась в на-шу квартиру с тем самым чувством опустошенности, которое на меня обычно накатывало после разговоров с родными. Взобравшись по ступеням, я вошла в гостиную и застала там неожиданную сцену. Козимо, развалившись на диване, снимал кожуру с апельсина, Гаррик сидел напротив него: руки на коленях, большие пальцы перекрещены – он медитировал. А посреди комнаты Гарри сражался с рождественской елкой. Он поставил ее в ведро и для того, чтобы она стояла ровно, обкладывал ее ствол свитерами.

– Где ты ее достал? – спросила я.

– Вот тебе и елка! – вылезая из-под ветвей, воскликнул Гарри и, повернувшись ко мне, спросил: – Ну, как она тебе? Стоит ровно?

– Как она мне?

Я посмотрела на это маленькое деревце с тоненькими веточками и множеством залысин там, где иголки совсем облетели. В пыльном Танжере эта крохотная елочка была маленьким чудом.

– Малыш, это просто замечательно! Невероятно! Господи, где же ты ее раздобыл?

Я кинулась к нему, обвила руками его шею и потянулась, чтобы его поцеловать: его заботливость так меня тронула, что мне захотелось приласкать его даже прилюдно. Гарри чуть смущенно рассмеялся и поймал меня за талию.

– Ну-ну, без буйства, – сказал он и, нагнувшись, поцеловал меня в губы. – И благодари не меня. Я тут ни при чем. Это все твой собрат-рождествоман.

Я обернулась. Он не сводил взгляда с елки и уже не шевелил пальцами. Вдруг он поднял на меня свои голубые лучистые глаза, и похоже, именно в ту минуту мы впервые посмотрели друг на друга. Он махнул мне рукой в знак приветствия и лишь уголками губ едва заметно улыбнулся. Но прежде чем я от него отвернулась, он с минуту удерживал меня взглядом.

Я поднялась в спальню положить сумки и снять туфли. Я села на кровать, уткнулась лицом в ладони и почувствовала, как к щекам прилила кровь.

В гостиной Козимо украшал елку кожурой апель-сина.

– Так не годится, – сказала я. – Елка заслужила, чтобы ее украсили как следует.

Я принялась перебирать наши с Гарри художественные принадлежности, пытаясь отыскать среди них хоть что-нибудь, из чего можно было смастерить елочные украшения. Гарри достал из холодильника бутылки с пивом, и мужчины погрузились в разговоры о предстоящей новогодней поездке в Касабланку, предоставив мне возиться с украшениями в полном одиночестве.

Позднее, когда Гаррик уже собрался уходить, он подошел к елке и постоял рядом со мной, пока я развешивала на ней мои импровизированные украшения.

– Вам она понравилась? – тихо спросил он.

– Чудесная елка.

– Я не был уверен, что она вам понравилась. Мне показалось, что вы смутились, и непонятно было, одобряете вы ее или нет.

– Нет, что вы, она мне понравилась, – сказала я и тихо добавила: – Очень понравилась.

Я посмотрела ему в глаза и вдруг столкнулась с его напряженным взглядом; такого взгляда я никогда прежде не встречала: он, казалось, проникал прямо в душу, стараясь добраться до самых тайных ее уголков. Я с трудом выдерживала этот взгляд и силой заставила себя не отвернуться.

– Это замечательно, – кивнув, сказал он.

В его тоне сквозила серьезность. Серьезность с налетом печали. Словно мысленно он был где-то далеко. Он казался непостижимым.

Он ушел, а я продолжала наряжать елку, выпила еще пива, сидя на диване, вместе с остальными выкурила сигаретку марихуаны. Но что-то во мне переменилось. Женщина, которая в тот вечер отправилась спать, была совсем не той, что проснулась утром. Женщина, которая в тот вечер отправилась спать, никак не могла угомониться и уснуть. В ней зрело тайное желание.

Шли дни, а от Спенсера ни звука. Ни звонка. Ни адреса. Ничего. Я сидел дома. Я тосковал. Но Робин я так ничего и не рассказал. Я скрывал от нее свои мысли. Я скрывал от нее свои чувства. Я ни слова не сказал ей о том, что видел Диллона. Даже когда она произнесла его имя, я промолчал: о нем, о видеосъемках, о номерах машины, об адресе, которого я ждал с таким нетерпением. Я пил кофе. Я пил чай. Я курил сигарету за сигаретой. Я забрался к себе в студию и решал кроссворды. Но на месте мне не сиделось: меня все время подмывало куда-то пойти и что-нибудь сделать, чтобы разыскать Диллона.

Я рисовал, я делал эскизы. В основном мальчика-мумии, его образы не покидали меня с самой поездки в Лондон. Рисование помогало мне справиться с видениями, которые без конца всплывали в моей памяти. Оно было, можно сказать, неким духовным очищением. Я буквально выплескивал из себя эти образы. Но даже их вскоре вытеснило надвигающееся Рождество. И вот за несколько дней до праздника грянул гром и туча разразилась ливнем.

От прежнего спокойствия Робин не осталось и следа. Рождество ее просто изнуряло. На рождественский обед должны были прийти ее родители, а для Робин это было нешуточное дело. Она составляла списки. Дополнительные списки. Списки покупок. Списки необходимых дел. Списки кулинарных рецептов. Списки рождественских подарков. Списки всего того, что ни в коем случае нельзя было упустить. Она выглядела усталой и изможденной.

– Наш дом – это сплошное бедствие, – в отчаянии проговорила она.

Я уже собирался ей что-то ответить, как вдруг зазвонил мой телефон. Это был Спенсер. Из трубки донесся его хриплый таинственный голос:

– Нам повезло.

– Что-что?

– Я раздобыл адрес.

Мое сердце екнуло. Адрес. Я только о нем и думал. Я почти уже потерял надежду, а теперь почувствовал безмерную благодарность и временно потерял дар речи.

– Спасибо скажешь потом. Я за тобой заеду после полудня.

Робин бросила на меня внимательный взгляд.

– Кто это звонил? – с подозрением спросила она.

– Никто, – сказал я.

– Никто? Все-таки, наверное, кто-то. Что у тебя за секреты?