Звонит мой телефон. Это Марк. Он говорит, что дети устали и они ведут их домой. Я отвечаю, что тогда тоже собираюсь домой, но Марк уверяет, что в этом нет необходимости, и советует мне отдохнуть и расслабиться.

Я допиваю кофе, расплачиваюсь по счету и покидаю площадь. Крестьянки в полосатых одеяниях и широкополых шляпах уже ушли, уступив место торговцам, которые теперь устанавливают ларьки для вечернего рынка. Я прохожу мимо, не обращая внимания на их призывы взглянуть на товар и, разумеется, купить; мой взгляд устремлен вдаль, и я наслаждаюсь вечерним бризом Гибралтара. В Танжере одиночество меня почти не тяготит, ведь благодаря ему я могу скрыться от любопытных глаз.

Неподалеку, в лабиринте улиц Старого города, расположена квартира, где жил Гаррик, – то место, куда мы с ним ходили вдвоем. В мозгу вдруг проносится воспоминание: мы лежим рядом и не сводим глаз с вентилятора, лениво вращающегося под потолком. Я гоню это воспоминание прочь.

Я обращаюсь мыслями к Гарри: думаю о последних днях его жизни и о том, что он выяснил правду и нашел Диллона не только по чистой случайности, но и благодаря своей непреклонной решимости и вере в то, что Диллон жив. Я пытаюсь представить, что испытал Гарри в тот день на улице Дублина, когда увидел мальчика и сразу узнал его. Мне это показалось тогда фантазией. Я была уверена, что Гарри воображает, будто наш сын жив, только потому, что не может смириться с его утратой. Я вспоминаю, как не верила ему, и считаю, что мои сомнения были наихудшим предательством, и когда я думаю о них, меня одолевает такой стыд, что подкашиваются ноги.

Я понимаю, что моя скорбь еще не вступила в свои права. Но она поджидает меня совсем близко, почти за углом, она притаилась в тени и только и ждет, чтобы наброситься на меня и застать врасплох. Я до сих пор еще не осознала, что живу без Гарри. Каждый день я думаю о нем с благодарностью – безмерной, беспредельной благодарностью за его упрямую, неотступную, безумную веру в то, что мальчика украли, что он не погиб. А ведь казалось бы, для этой веры у него не было никаких оснований. Если бы Гарри не держался своей веры, если бы не доверился своей интуиции, если бы, несмотря ни на что, не преследовал свою цель… Нет, об этом лучше даже не думать.

Здесь, в Танжере, мне порой снится, что Гарри рядом со мной, что мы лежим бок о бок друг с другом и наслаждаемся тишиной. Я просыпаюсь и с ужасом вздрагиваю при виде пустой подушки. И вот тогда я физически ощущаю боль и тоску, и мне хочется лишь одного: натянуть на себя покрывало и уснуть навечно. Но тут я слышу, как в своей кроватке плачет Марта, и, спустив ноги с постели, надеваю сандалии.

На Рю-де-Сьяхин я натыкаюсь на группу туристов, сгрудившихся возле Испанского собора. Они озираются вокруг, заглядывают в карты и пытаются сообразить, где именно они находятся, и вот уже громче и громче звучат голоса уличных торговцев. Мгновенно на улице становится тесно, шумно и тяжко. Пора идти домой.

Небо над Старым городом располосовано золотистыми штрихами. Чайки кружат и шныряют над толпой, и во все стороны эхом разлетаются их оголтелые крики.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и вдруг чувствую, что кто-то наблюдает за мной, – как будто мне по затылку провели перышком. Спина покрывается мурашками. Я замираю и обвожу взглядом толпу. И тут я вижу его. Высокий, длинноногий, он стоит и смотрит на меня в упор. Такое знакомое лицо. Нет, это немыслимо. Я замираю от изумления. Такого не может быть!

Он поспешно отворачивается и тут же скрывается в толпе.

Нужно следовать за ним, но я не могу сдвинуться с мест-а.

Надо окликнуть его по имени, но его имя застревает у меня в горле.

Меня захлестывают тысячи эмоций и тянут ко дну мой рассудок.

– Гарри! – хрипло, со страхом в голосе выкрикиваю я.

Он, не оборачиваясь, скрывается за поворотом.

Я пытаюсь идти быстрее, но ноги подкашиваются, и я задыхаюсь.

Меня снедает безумное нетерпение.

Я поворачиваю на совершенно незнакомую улицу. Поспешно обвожу ее взглядом: пыльные тротуары, балконы с замысловатыми железными перилами, козырьки над окнами бросают на землю длинные тени. На каждом углу вход в лабиринт переулков, ведущих в Новый город. Откуда-то сверху звучит женский смех. Возле канализационного люка что-то вынюхивает бездомная собака – единственное живое существо в округе.

Передо мной пустынная улица. В виске ритмично пульсирует кровь, и я смущенно, неуверенно оглядываюсь вокруг. Такого быть не может. Такого быть не может. Скорбь подступает и грозит захлестнуть сознание. Следом за ней появляется сомнение, оно затуманивает ра-зум, внушает, что этого просто не может быть. Не может быть. Но я еще не готова к скорби. Мгновение – и на смену моим колебаниям приходит осознание настоятельной необходимости. Я делаю глубокий вдох. И со всех ног бегу домой.