называют его красными или вишневыми спидами, парни говорят «самарский амф». Это потому, что он из Самарской Народной Республики. Всё хорошее в этом мире делается в Самарской Народной Республике. Его возят к нам через Серость. Первый в мире наркотик для регулярного применения, придуманный коммунистами! У них его принимают энтропонавты в Серости, чтобы ничего не бояться! Но что, если закинуться им для кайфа? Это очень новаторски, очень прогрессивно. «Летучий коммунист»! Так его называют в Грааде. Но лично я… Знаете, как я его называю? — Тени под скулами Зиги, его черные брови и складки в уголках глаз придают ему злодейский вид.

— Ну? — спрашивает Тереш.

— Химическая свадьба, — отвечает Зиги. — Я называю его «химическая свадьба».

Маленький Инаят Хан, поджав ноги, сидит напротив Молин и смотрит, как девочка, не раздумывая ни секунды, закидывает таблетки в рот, будто леденцы. Скрипит, отвинчиваясь, крышка бутылки, и Молин утирает воду с губ.

— Ну, — бодро спрашивает она, — чего сидим? Давайте прямо сейчас, а то они подействуют только через сорок пять минут. Ждать замучаешься.

— Ты выпила две?! — ужасается Шарлотта. — С ума сошла!

— А что такое? — бурчит Тереш, и Хан чувствует укол страха за своего друга, конопатого философа-абсурдиста. Всё еще думая про Юго-граадскую резню, Тереш хрустит своими таблетками. Он не запивает, приторно-сладкие от сахарина химикалии шипят у него во рту, но Тереша это не особо беспокоит. — Я тоже взял две. «Летучий коммунист!», — говорит он, глотает и раскидывает руки, как крылья.

— Эй, хватит! — кричит Шарлотта, а Анни шипит:

— Две — это много, начинать надо с половинки. Что нам теперь с вами делать? Скорую вызывать?

— Не надо, — усмехается Молин. В прошлый раз я сразу съела целую, и было очень хорошо. Наверное, теперь будет вдвое лучше. А ты как думаешь, Тереш?

— Я читал про ограбления банков, к которым готовились хуже, чем мы к этому вечеру, — вдруг, к собственному удивлению, вмешивается в разговор Хан. — Вот, газовые фонари на случай, если станет темно, — он сердито вытаскивает из конфискованного у Тереша рюкзака три фонаря. — И запас воды! — Канистра с водой гудит, приземлившись на песок. — Зиги сказал, что под этой штукой — я, если честно, так и не понял, как она называется — в общем, под ней всё становится мерзким на вкус. У нас всё уже и так идет… не знаю, странно.

— Это точно. — Шарлотта поднимает малиново-красную таблетку, держа ее двумя пальцами. Она смотрит на Хана, чьи внезапно открывшиеся лидерские качества немного сбили ее с толку, и выжидательно произносит: — Skål?

— Skål, — отвечает Хан, и Йеспер смотрит, как его друг-ботаник и Шарлотта чокаются бутылками с водой. Только Анни, которая лежит напротив него, всё еще катает свою таблетку на ладони.

— Ну что? — опустив подбородок на руки, девочка бросает взгляд на Йеспера. — Skål?

Йеспер рассеянно смотрит поверх ее головы: на ее зад в шортах с разрезами по бокам, согнутые в коленях ноги, ступни, на которых небрежно болтаются шлепанцы. Девочка улыбается; она не глотает таблетку сразу, а держит на заостренном языке, давая ей подтаять от слюны.

— Они сладкие, такие сладкие, что даже противно, но мне очень нравится. Наверное, это только потому, что я знаю, как хорошо от них бывает. Если бы ты знал, тебе бы тоже понравилось, — девочка смотрит на Йеспера, а Йеспер смотрит вдаль через ее ноги. На остывающий солнечный взрыв над водой. Внезапный порыв ветра шуршит камышами, все замолкают и прислушиваются. Мальчик сует колесико в рот и представляет, как сахарин искрится на языке. Поколебавшись еще секунду, он глотает таблетку. Страх подкатывает к горлу, кислая среда желудка реагирует, бездумно разлагая малиново-красный бриллиант. Стабилизаторы и красители шипят. Волны плавно, как во сне, набегают на пляж, кричат чайки; для этого сумрачного мира мальчик в белой матросской шапочке теперь всего лишь пассажир: он во власти полусинтетики. Йеспер вверил ей себя — последним из шестерых, но по доброй воле. Как и все остальные. Он еще не знает об этом, но его неразвитый метаболизм уже разносит по телу микроскопические хлопья углерода, кислорода и водорода; в нём оседает нехарактерная комбинация элементарных частиц. От него здесь больше ничего не зависит, всё зависит от них. У них свой план, и до его осуществления осталось сорок пять минут. Они встраиваются в него, формируют новые модели поведения, захватывают контроль — тихое оружие тайной войны.

Но это едва заметное психофармакологическое дуновение не сравнится с бурей, которая обрушилась на цветок тринадцатилетнего тела Молин Лунд. Запрокинув голову, Хан смотрит, как девочка поднимается на ноги и расплетает свою светлую косу. Волосы развеваются на ветру. Молин кладет руки на живот, словно гордая будущая мать. Под ее платьем в белый горошек обмен веществ переходит в форсированный режим. Она уже чувствует, как утренняя тошнота клубится в ее пищеварительном тракте, когда по розовым, пронизанным жилками лепесткам внутренних стенок растекаются фенилэтиламины. Амфетамины последнего поколения, non plus ultra! Ее тело хочет избавиться от хитростью проникшего внутрь диверсанта, но она храбро удерживает его в себе. Она тоже хитра: нарочно ничего не ела целый день; а еще она красива, очень красива.

На глянцевой обложке журнала для девочек, как костяшки на счетах, выстроились в ряд двенадцать бриллиантов. Вначале их было двадцать четыре. Один взяла Шарлотта, один взяла Анни, один — Йеспер, и еще один — Хан. Тереш взял два. Давайте посчитаем. Прямо сейчас, пока ветер треплет волосы Молин и она чувствует, как всё это — ее никем не узнанный секрет — уже переливается через гематоэнцефалический барьер. Поднимается апокалиптический шторм из серотонина. Ну что сказать: у Молин Лунд хищные кошачьи зубы, мягкое округлое тело, у нее чистые пятерки в табеле за восьмой класс, и она очень любит, когда ей хорошо.

Все вшестером они садятся в ряд, положив руки на колени, и молчат. Они ждут, линия горизонта становится темно-золотой, и солнце под прерывистой сине-зеленой полосой облаков касается краем воды. Молин отмечает его положение большим пальцем, как остаток времени на песочных часах. Солнце под пальцем опускается всё ниже, и с каждым мгновением небо у девочки за спиной становится всё более темного синего цвета. На нём загорается звезда за звездой, и в тишине можно услышать, как песок шипит под отступающими волнами, словно пузырьки в лимонаде.

Йеспер стоит на пляже, где, кроме него, нет ни души. Двадцать лет лежат у него за спиной, а перед ним встают океанские волны. Правой рукой он придерживает белое лезвие поставленного хвостом на песок серфборда, левая рука лежит на бедре. Как обычно по такому случаю, Йеспер оделся в черное. На нём полный гидрокостюм