они забирали все, что им нужно. Не спрашивали у нас. Для нас им было не жалко только пуль, а нам не жалко для них хлеба.

Хлеб и пленные – две главные приметы послевоенной жизни, которую Черкашин исчерпывающе описывает одним предложением:

Привычно было видеть пленных, привычно было видеть очереди за хлебом, развалины вместо домов, привычно было видеть море, переходящее на горизонте в небо, а где—то там, за горизонтом, лежала жаркая и загадочная Турция.

Мальчишки дерутся, катаются на велосипеде, пытаются заработать, помогая рыбакам. Здесь вроде бы нет ничего «от войны», обычная жизнь, но вот мальчик приходит домой.

В бабушкином окне мерцал свет от коптилки. Я заглянул в окно. Бабушка стояла на коленях и молилась богу:

– Господи, верни ребенку отца, хоть без рук, хоть без ног, только верни… Может, он в плену, разыщи его, господи, и верни, я прошу тебя…

В комоде теперь лежали два извещения. Одно на отца. Другое на моего дядю. Он погиб под Новороссийском. Бабушка просила господа уже не первый раз. Мы часто слышали о том, что возвращаются люди, которых все считали погибшими.

Отец мальчика так и не вернулся. Но вернулись выжившие моряки; он встречает их вместе с другими севастопольцами.

Творилось что-то непонятное. Один матрос обнимал мраморную колонну на Графской, гладил ее. Другой плакал в объятиях слепой женщины. Я не знал, что матросы умеют плакать. «Почему я не плачу, ведь я очень любил своего отца?»

Если броситься в море, то сначала будет очень холодно, и в воде рассыплются короткие голубые искорки… В голове плыло… Вспомнилось что–то очень далекое… Было холодно, и отец был в шинели, когда я поскользнулся и хлопнулся в воду. Отец выдернул меня из воды и укутал в шинель. Потом мы ехали на такси, и у меня стучали зубы. Но заболел не я, а он – «от переживаний», как сказала мама.

Это все, что он помнит об отце, которого забрала война. Деталь автобиографичная – отец Черкашина погиб в боях под Киевом. Но вот война закончилась, и жизнь спешит пробиться сквозь нее, прорасти как стебель через асфальт. Писатель мастерски фиксирует этот переход: как день за днем, упорно жизнь в ее торжествующей повседневности замещает, вытесняет войну. Она вдыхает полной грудью морской севастопольский воздух, и сама книга в какой–то момент тоже кажется глотком воздуха. И хотя в ней и пыльно, и душно, и тяжело, и неуютно, важно только одно – сама возможность дышать.

«Живу с верой и надеждой, что моя любовь к Севастополю, отлившаяся в строки, перейдет от них к читателю, и он полюбит наш славный город так же, сильно и честно, как автор», – говорил Черкашин.

Опубликовано в журнале «Юность»

(2019)

Бессмертный полк «Большой книги»

Участники Длинного списка премии «Большая книга» – о своих участвовавших в войне родственниках

Георгий Матвеевич Еременко 1913-2000

Татьяна Степановна (Стефановна) Соколова 1915-1989 (ориентировочные годы жизни)

Так получилось, что у меня есть предки на «той стороне»; на одну шестнадцатую я, если так можно говорить (а в повседневной жизни говорят), немец. Прапрадед, германский солдат в первую мировую Стефан Гросс, в одном из боев получил ранение – насколько я помню, лишился ноги. Сердобольная девушка Фекла из Севастополя спрятала его, выходила и стала с ним жить. Однако их дочь, Татьяна, уже партизанила за наших в годы оккупации Севастополя. Был случай, когда ее, обессиленную, занесло снегом, и спасла только собака, которая случайно обнаружила и привела к ней людей.

Враг искал партизан; местные жители не выдали, и тогда немцы решили повесить нескольких человек, среди них и ту самую Феклу. Но спасла фамилия Гросс – единственной из всех, ей удалось избежать казни. Советский писатель Николай Полотай написал об этом рассказ «Гроссиха», вошедший в книгу «Хрустальная вода».

А о Георгии Матвеевиче, прадеде, в честь которого меня и назвали, я написал уже сам – короткий рассказ «Аджимушкай». Но к обороне Аджимушкайских каменоломен под Керчью прадед отношения не имел. Ей были посвящены слова песни, которую наш класс разучивал на уроке музыки в начальной школе:

От канонад, от канонад

Пылала Керчь вдали.

Ряды солдат, ряды солдат

В каменоломни шли.

И нет воды, и нет воды,

И хлеба тоже нет.

И лишь в груди, и лишь в груди

Живет надежды свет.

Будучи севастопольским ребенком, я знал кое-какие факты о войне – иначе было невозможно – но никогда ею не интересовался. Я был настолько наивен, что Великая Отечественная и, например, времена княгини Ольги казались мне чем-то похожим, равноудаленным от времени, в котором довелось жить мне. Войны – это что-то из прошлого, когда человечество еще не было сознательным, теперь-то все по-другому. Так мне казалось.

Уже спустя годы я выяснил, что прадед служил на знаменитом крейсере «Красный Кавказ», который участвовал в сражениях, перевозил десантников, вооружение и раненых. «Википедия» сообщает, что всего за период с 1941 по 1943 год крейсер совершил 64 боевых похода, перевез 25 000 человек и отразил 200 воздушных атак.

Георгий Матвеевич не любил вспоминать о войне, но День победы мы всегда отмечали у него в гостях. Однажды, решив его поздравить, я и спел ту самую песню «Аджимушкай» и увидел на его глазах слезы. Это, собственно, все, что о нем помню. Но я помню.

Опубликовано на сайте «Год литературы»

(2020)

Небесные тысячи

О майдане и последствиях

Я ненавижу майдан. Да, ненависть – неконструктивное чувство. Но майдан был рожден ненавистью и породил ненависть. Моя в данном случае – лишь ответное чувство, «капля в море», но для меня, человека мирного, чувство необычное.

Я считаю свершившуюся там революцию антинародной. Я вижу в ней вопиющее торжество несправедливости. «Недобитые» рыночными ценностями советские учителя рассказывали мне в детстве, что революция всегда – за справедливость. Но революция майдана была против нее.

Россия сегодня взялась восстановить справедливость. Но вот парадокс: вокруг меня полно людей, которые ее за это проклинают. Они не поддерживают помощь Крыму и называют ее оккупацией – впрочем, для них так называется любое действие России.

Среди них есть не только люди, на мнение которых мне абсолютно плевать, знакомство с которыми станет незначительным эпизодом в моей судьбе, но и те, кого я считал близкими друзьями.

Если мы раньше могли вяло спорить о гей-парадах, духовных скрепах и «нечестных выборах», но все-таки оставались людьми, уважающими точку зрения друг друга, то теперь все стало серьезнее: после предательства Крыма