Внезапно свечи потекли, и одна из свечей погасла. Мертензия затаила дыхание, и я почувствовала, как рука Малкольма вздрогнула в моей.

— Духи, — убеждала Хелен. — Поговорите со мной. Я чувствую, вы рядом.

Вторую свечу задул порыв прохладного ветра. Мертензия тихо застонала, и я услышала Стокера, бормочущего что-то ободряющее.

— Соблюдайте тишину! Никто не должен говорить, кроме мертвых, — упрекнула Хелен. — Придите, духи! Придите, духи, и говорите с нами сейчас. Я призываю Розамунду Ромилли. Розамунда, если ты здесь, заяви о себе.

Снова подул холодный ветер, и на этот раз последовал перестук.

— Не надо, — умоляла Мертензия.

Но Хелен продолжала, приказав Розамунде снова заявить о себе. Стук начался снова, медленно и неумолимо, теперь ближе.

— Розамунда, это ты? — требовала Хелен. — Постучи один раз, если ответ «да»!»

Тишина была бесконечной, простирающейся между нами, тьма давила со всех сторон. Мы окружали оставшуюся свечу, напоминая пещерных обитателей, сидящих вокруг костра; отчаянно нуждающиеся в утешении перед ночными ужасами. Пламя дико танцевало, отбрасывая тени на наши лица, превращая их в зловещие маски. Я поняла, что Хелен открыла глаза и смотрит на пламя, не мигая, ее черные зрачки отражали свет.

Мы ждали, тишина становилась жесткой и невыносимой, пока, наконец, не поступил сигнал.

Один стук.

Рука Малкольма судорожно сжала мою, когда Хелен почти незаметно двинулась вперед в своем кресле.

— Дух! Ответь нам еще раз. Один стук, если ты Розамунда.

Опять раздался один стук. Мертензия снова застонала и закрыла глаза. Я видела, как пальцы Стокера сжимают ее руку, поддерживая.

Хелен продолжала, ее голос молил, уговаривал.

— Розамунда, расскажи нам сейчас. Ты находишься в царстве духов. Это означает, что ты оставила свое тело. Это правда?

Еще один единственный стук.

— Розамунда, тебя убили? — Хелен выдохнула слова чуть громче шепота. Рядом Малкольм сжимал мою руку, как тонущий человек. Он неясно бормотал в знак протеста, полуумоляя, страшась услышать то, что он уже знал.

Мы ждали при мерцающем пламени свечи. Пламя выравнялось, золотой свет долго держался неподвижно. Затем, без преамбулы, пламя перекосилось, вспыхнув еще раз, прежде чем погаснуть. В внезапной темноте я услышала новый звук, сначала пробный, затем набирающий силу. Поначалу мягкий, такой далекий и тихий, что мне казалось, я галлюцинирую. Я поняла, что это был клавесин или спинет, какой-то струнный инструмент. Мелодия была старой, что-то барочное, с трелями и медленным, слегка меланхоличным ритмом.

— Это музыка, — сказала я с некоторым удивлением.

— Нет, не так, — взорвалась Мертензия. — Это Розамунда!

— Кто-нибудь зажжет чертову свечу? — потребовал Тибериус. Я услышала шарканье спички, и лицо Стокера появилось в поле зрения, освещенное небольшим пламенем. Он поднес ее к одной из свечей, но свеча не зажглась. Она сразу оплыла, и Мертензия издала небольшой шум протеста. Стокер чиркнул другой спичкой, подняв руку, чтобы защитить крошечное пламя.

— Мама! — воскликнул Каспиан. Его мать обмякла в обмороке в своем кресле. Он нежно тряс ее, пока она не пришла в себя.

— Что случилось? — спросила она. Потом услышала музыку, подавшись вперед и сжимая рукав своего сына. — Розамунда, — выдохнула она.

Спичка Стокера догорела, и он чиркнул другой.

— В зале есть лампы, — подсказал ему Малкольм.

— Вы не можете нас оставить, — закричала Мертензия, сжав руки в кулаки у висков. — Мы должны оставаться вместе! Не уходите, — умоляла она.

Малкольм наполовину привстал на стуле.

— Музыка становится громче, — отметил он, все еще крепко держа меня за руку.

Стокер исчез с крошечным пламенем, снова погрузив нас в темноту. Спустя мгновение он вернулся с маленькой лампой, поднятой настолько высоко, что его лицо наполовину оказалось в тени.

— Музыка звучит громче в проходе.

— Музыкальная комната, — с трудом вздохнул Малкольм.

Мы поднялись как один, Малкольм, Стокер и я, впереди маленькой группы, направлявшейся к музыкальной комнате. Дверь была закрыта, но мы отчетливо слышали музыку, звучащую все громче с каждым шагом. В коридоре нас окружали трели и расцветы, музыка создавалась из ниоткуда, дразня и мучая, казалось, ее звуки танцевали вокруг нас.

— Она все еще здесь, — прошептала Хелен задушенным голосом.

Каспиан поддерживал ее, крепкой рукой обняв за талию. К моему удивлению, Мертензия поддержала ее с другой стороны, сжав руку невестки своей собственной грязной рукой. На этот раз Хелен не отстранилась, она казалась благодарной за доброту.

Мгновенно музыка прекратилась, последние ноты резко оборвались, но их эхо осталось в проходе. Малкольм ворвался в двери музыкальной комнаты и повел нас, держа лампу в воздухе. В центре комнаты стоял клавесин, крышка поднята, ноты разлетелась по полу. К клавесину был прикреплен кронштейн для канделябра с тонкими белыми конусами. Запах зажженных свечей наполнил воздух, и тонкий пучок серого дыма лениво поднимался вверх. Стокер приложил палец к дымящемуся фитилю.

— Все еще горячий, — пробормотал он.

— Что это значит? — спросил Малкольм.

Стокер открыл рот, чтобы заговорить, но остановился, когда Тибериус вышел вперед. Он как лунатик двигался медленно, неумолимо к клавесину. Затем протянул руку и поднял что-то со своего места, повернувшись к Малкольму с выражением, которого я никогда прежде не видела.

В его кулаке была зажата одинокая полосатая роза.

Тибериус протянул ее Малкольму, но тот не притронулся к цветку. Он смотрел на розу в ужасе, его побелевшие губы раздвинулись, дыхание стало тяжелым. Вдруг, задыхаясь, Хелен соскользнула на пол, рухнув кучей черной тафты.

Каспиан наклонился к матери, когда миссис Тренгроуз ворвалась в комнату.

— Г-н Малькольм, простите. Боюсь, что шторм… — она прервалась, увидев Хелен Ромилли на ковре.

— Принеси уксус, Тренни, — устало сказал Малкольм. — Думаю, это будет долгая ночь.

По молчаливому соглашению мы снова собрались в гостиной, где из-за надвигающегося шторма в камине разожгли огонь. Шторы были опущены, чтобы не дать стучать дождю, но, казалось, беспокойство охватило группу. Хелен пришла в себя после обморока и устроилась на диване с пледом на коленях. Каспиан исчез и вернулся через несколько мгновений с Гекатой, уронив кошку на колени матери. Животное несколько раз потянулось, разминая когти, прежде чем сложить лапы и принять позу осторожного покоя на коленях своей хозяйки.

— Спасибо, дорогой, — пробормотала Хелен Каспиану. Он улыбнулся ей нежной улыбкой, а затем опустил голову, словно смущенный тем, что его поймали на акте доброты.