— Хорошая мысль. Полагаю, у тебя есть план?

— У меня он всегда есть.

Все репортеры расположились у входа, что позволило нам легко проскользнуть через задний вход для садовников. На нас были обычные маскировочные очки и шляпы, но они сработали, и мы хорошо вписались в толпу.

Выйдя за пределы территории, мы быстро добрались до ближайшей оживленной улицы, где поймали такси и поехали прямо в Ла-Канделарию, где находятся самые популярные достопримечательности Боготы. Было холодно, но не настолько, чтобы отказаться от поездки.

Как только мы приехали, затеряться в толпе туристов, направляющихся в один из близлежащих музеев или охающих и ахающих над уличными фресками, было легко.

У меня было ощущение, что Ксавьер похож на меня. В сложные времена я не хотела оставаться наедине со своими мыслями; я хотела потеряться в шуме и активности, и позволить миру заглушить мои тревоги.

В течение следующих четырех часов именно этим мы и занимались.

Богота была оживленным городом. Его колониальная архитектура цвета радуги составляла поразительный контраст с окружающими зелеными горами. Музыканты наполняли воздух ритмами реггетона и валленато, а из ресторанов и уличных палаток доносился аппетитный запах лука, чеснока и специй. Не было недостатка в отвлекающих факторах.

Мы с Ксавьером бродили по музею Ботеро, а затем присоединились к бесплатной пешеходной экскурсии по граффити и полюбовались замысловатым дизайном Театра Колон. Когда мы проголодались, то зашли в ближайший ресторанчик, чтобы отведать ajiaco santafereño, местное фирменное рагу из курицы, картофеля, каперсов и кукурузы, а на десерт побаловали себя вафлями oblea.

Мы не говорили ни о работе, ни о семье, ни о деньгах. Мы просто наслаждались нашим первым вкусом свободы с момента приземления в Колумбии, но, как и всему хорошему, ему должен был прийти конец.

Завтра состоятся похороны Альберто, а послезавтра мы должны будем лететь домой. Колумбийские похороны обычно проходят в течение двадцати четырех часов после смерти, но тщательно продуманные пожелания и статус Альберто диктовали более длительные сроки. Международные руководители и главы государств требовали более тщательного планирования, чем обычные гости на похоронах.

— Раз уж мы остались вдвоем, скажи честно, — сказала я, когда мы пробирались мимо ряда разноцветных домов к площади Боливара. — Ты действительно готов бросить все, чтобы насолить своему отцу? — я говорила мягко.

Эмоции Ксавьера, понятно, зашкаливали, но он должен был понять всю серьезность своего положения.

Он вырос в семье миллиардера и не имел ни малейшего представления о том, каково это — жить без огромной денежной подушки.

Он замолчал на долгую минуту.

— Кем хотели видеть тебя родители, когда ты была маленькой?

Я удивилась такому резкому вопросу и честно ответила:

— Они хотели, чтобы я была идеальной светской львицей. Учиться в колледже Лиги плюща, чтобы получить мужа, а не работу, выйти замуж за человека из респектабельной семьи и провести остаток жизни, украшая и устраивая благотворительные вечера.

Во всем этом не было ничего плохого. Просто это было не для меня.

— А теперь ты крутая пиарщица. — Мы повернули за угол, и перед нами открылась площадь. — Допустим, вы с отцом все еще общаетесь. Что бы ты сделала, если бы он сказал, что ты останешься без денег, если не бросишь работу и не выйдешь замуж за какого-нибудь придурка по имени Гидеон, играющего в поло?

Как банально.

— Я бы сказала ему, чтобы он отвалил. — Что я, в общем-то, и сделала. — Хотя, по иронии судьбы, я встречалась с игроком в поло по имени Гидеон в старших классах, и да, он был придурком.

От этого Ксавьер тихо засмеялся.

— Твоя очередь быть честной, — сказал он. — От тебя зависит репутация и средства к существованию людей. Ты когда-нибудь боялась, что все испортишь?

— Иногда. — Я была уверена в своих навыках, но, как и у всех, у меня были моменты сомнений. Дала ли я клиенту плохой совет? Не использовала ли я неправильный оборот речи? Должна ли я была подтолкнуть их к интервью с тем или иным изданием? Этих сомнений было достаточно, чтобы вывести меня из себя, но в конце концов я доверилась своей интуиции. — Но в том-то и дело, что репутацию и средства к существованию можно восстановить.

— Осторожно, Луна. Ты звучишь почти как оптимист.

Я закатила глаза, но наружу грозила вырваться улыбка, пока мы шли к Дворцу правосудия, стоящему на одной стороне площади.

— Ты говоришь так, будто я все время мрачная и угрюмая. Я веселый человек.

— Хм…

Я нахмурилась.

— То, что я не хожу в клубы каждую ночь и не тусуюсь на яхтах каждые выходные, не значит, что я не веселая.

— Угу.

— Прекрати это делать!

— Делать что? — невинно спросил Ксавьер.

— Издавать эти звуки. Я слышу твой скептицизм.

Глупо было обижаться, учитывая, что моя работа не предполагала веселья, но я знала, как хорошо провести время. Мы с друзьями еженедельно собирались на счастливые часы в Нью-Йорке, и я (с неохотой) согласилась на танец на коленях у стриптизера во время девичника Изабеллы. Ради всего святого, я танцевала на барной стойке в Испании! Конечно, в тот момент я была в стельку пьяная, но главное — само действие.

— Я не произнес ни слова. Какой вывод ты сделала из моих звуков, это все на тебе, — проворчал Ксавьер.

— Если бы манипулирование семантикой было работой, ты был бы генеральным директором, — пробормотала я. — Ты… — минуточку.

Я так внезапно остановилась, что туристы позади нас чуть не врезались в меня.

— Нет, — мое сердце набрало скорость и заколотилось, как пойманная колибри. — Это не может быть так просто.

— Что? — потребовал Ксавьер. Он оглянулся вокруг нас на случай неприятностей.

Я прокрутила в голове чтение завещания. Я была почти уверена… нет, я была уверена в своей правоте.

— Оно у меня, — задыхаясь, сказала я.

— Что? Ты должна сказать понятнее, Луна.

— У меня есть решение твоей проблемы, — я схватила его за руку, слишком взволнованная, чтобы сдерживаться. — В завещании твоего отца сказано,