Это сравнение хотя и оскорбило Гиза, но одновременно отрезвило его. Гиз успокоился, подошел к Улафу, прижался к нему всем телом, крепко обнял и поцеловал в губы.

Признаю, ты прав. Я обязан был тебя предупредить. Тем более, что в мои сети попалась такая крупная рыба, как этот Бешеный!

Бешеный?! — переспросил пораженный Улаф. — Убийца Марселя? Так это ты тупой французский ублюдок! Если бы хоть намекнул мне, что Бешеный у нас, я бы не вылезал из бронированного автомобиля и окружил себя дюжиной охранников. Вот к чему ведет твоя аристократическая самоуверенность, — назидательно заключил Улаф.

Хватит читать мне нотации. — Гиз терпеть не мог чувствовать себя провинившимся. — Расскажи подробно, как все произошло.

Утром я прилетел из Стокгольма в Копенгаген, чтобы обсудить с датчанами финансовые вопросы проведения намеченного на ближайшие месяцы Всемирного конгресса чеченского народа. Ты помнишь, какую сумму мы им уже перевели, но я должен был внимательно посмотреть смету. — Улаф был занудным педантом, особенно в денежных вопросах, — На изучение сметы и сопутствующие разговоры ушло два часа. Кстати, там объявился Ахмед и настаивал на немедленной встрече с тобой…

Обойдется! — нетерпеливо перебил его Гиз, — что ты делал потом?

Пообедал, погулял по городу и отправился в только что открывшийся джаз–клуб. Там играли настоящие американские негры из Луизианы. Спешить было некуда. Билет до Тбилиси с пересадкой во Франкфурте был у меня на утро следующего дня…

При чем здесь билет?! — нетерпеливо воскликнул Гиз. — Где тебя захватили? В джаз–клубе?

Ты, как всегда, торопишься, — укоризненно промолвил Улаф, — А захватили меня действительно в джаз–клубе. Зал там небольшой, а народу набилось, не протолкнешься. Я пошел в туалет, и там меня кто‑то сзади ударил. Я упал и больше ничего не помню.

Где тебя держали?

На вилле в пригороде.

Сколько их было и как выглядели?

Четверо здоровых парней в масках. Говорили по–английски с явным немецким акентом.

Как с тобой обращались?

Очень вежливо, даже предупредительно. Никаких угроз, никаких наручников.

Вопросы какие‑нибудь задавали?

Гиз был уверен, что флегматичный потомок викингов сам никогда ничего лишнего не скажет, но поскольку он был в курсе всех дел организации, определенная опасность разглашения самых сокровенных тайн Гиза имела место. Сейчас наизобрели таких сильнодействующих психотропных средств, что мгновенно развязывают язык самому упертому молчуну.

Меня ни о чем не спрашивали и никаких уколов не делали, — понимая, что беспокоит приятеля, сообщил Улаф. — Они только сказали, что лично от меня им ничего не нужно и никаких претензий ко мне они не имеют. Единственное, что они не знают, как долго продлятся переговоры с тобой. Но как только ты отпустишь того, кого захватил, мне вернут свободу. Представь, они мне вызвали такси, которое и привезло меня в гостиницу.

Узнаю почерк бывшего учителя, — с нескрываемой злобой сказал Гиз.

Так это он? — Улаф был наслышан о Широши, но никогда его не видел, поскольку появился в жизни Гиза после разрыва их отношений с Широши.

А кто же еще мог быть так осведомлен о моей жизни и характере? — даже с некоторой гордостью заявил Гиз. — Моя главная ошибка в том, что я не представлял, как тесно он связан с Говорковым.

Кто такой Говорков? Новый русский политик? — недоуменно спросил Улаф.

Говорков — это настоящая фамилия того самого Бешеного, — объяснил Гиз. — Все‑таки жаль, что этот проклятый Широши вмешался! Я ведь почти уже пришел к соглашению с Говорковым.

Разве ты не собирался его убить? — Земному и прагматичному Улафу не всегда удавалось следить за полетом необузданной фантазии друга. — Я был уверен, что ты жаждешь отомстить за Марселя.

Самой лучшей местью за него был бы громкий теракт, совершенный в России руками его убийцы Бешеного, — важно продекламировал Гиз.

А–а-а… — глубокомысленно протянул Улаф.

Он был доволен, что вопрос о его похищении

уже закрылся. Не солгав, что ничего не сказал своим похитителям, Улаф в то же время не поведал Гизу всю правду…

Послушав джаз, он отправился в бар гомосексуалистов, где подцепил юного, похожего на девчонку таиландца и, опасаясь вести его в номер своего роскошного отеля, отправился к тому на квартиру, куда ровно в полночь заявились ребята в масках и буквально сняли его с насмерть перепуганного мальчишки.

Красавец Гиз был бисексуалом и иногда заводил романы с яркими женщинами, убеждая Улафа, что тот его единственный любимый мужчина и потому у него нет никаких поводов для ревности.

Улаф же был чистым гомосексуалистом, которому требовалась частая смена партнеров. По–своему он был очень привязан к Гизу, что, впрочем, отнюдь не мешало ему во время поездок предаваться, как он про себя это называл, «маленьким шалостям».

Гиз подозревал, что любовник ему изменяет, и в глубине души очень ревновал, но делал вид, что не сомневается в верности Улафа.

Понятно, что о последней «маленькой шалости», обернувшейся крупными неприятностями для Гиза, Улаф никак не мог рассказать. Тем более что старший из «масок», войдя, сделал несколько моментальных фотоснимков, на которых наверняка запечатлелись растерянные физиономии Улафа и его случайного возлюбленного…

Ночью окончательно помирившись, на следую- щее утро друзья–любовники вместе отправились в «нору» Гиза. Улаф был единственным, кто был туда допущен. Даже покойный Марсель, несмотря на всю близость к Гизу, никогда там не бывал, хотя примерно представлял, где эта «нора» расположена. Подавляющее большинство союзников и соратников Гиза — ни чеченцы, ни Халид Шейх, ни тем более бен Ладен — об этом убежище и не подозревали. Причиной тому была не только скрытность Гиза, но и местность, где располагалась «нора». Чужаков, особенно выходцев с исламского Востока, там откровенно не любили.

После нечастых поражений Гиз прятался на обширной крестьянской ферме в глуши французской провинции Бретань, неподалеку от маленького городка под названием Монконтур. Ферму эту когда- то отец Гиза подарил родителям его кормилицы. Как у всякого аристократического отпрыска, у младенца Анри была кормилица — дебелая крестьянка из Бретани, у которой было двое своих детей — ровесник Гиза Пьер и дочка Мадлен, на десять лет их старше.

Через несколько лет кормилица заболела лейкемией и умерла; муж, как и положено бретонцу–крестьянину, недолго оставался безутешным вдовцом: дом и скотина настоятельно требовали новой хозяйки.

Тогда‑то и подарил отец Гиза родителям кормилицы ферму и в придачу двести гектаров окружающей земли, где имелись леса и луга. Родители держали молочное стадо и вполне процветали до скончания своего века, благодаря в молитвах Бога и щедрого потомка герцогов.

Мальчишкой Анри часто проводил лето вместе с молочным братом. Родители считали, что деревенский воздух и простая крестьянская пища полезны ребенку. Само собой получалось, что Мадлен стала его нянькой и защитницей от Пьера, который был физически покрепче и, несмотря на благородное происхождение молочного братца, частенько того поколачивал. Первое время маленький Анри прятался в длинных юбках своей дорогой нянюшки Мади, но потом стал давать отпор всем обидчикам и довольно скоро благодаря уму и изобретательности превратился в главного заводилу всех проказ местных мальчишек: на ферме проживало несколько семей работников.