– Стать твоей женой? – едва слышно переспросила девушка.

– Да, моя прекрасная, стать моей женой. Ибо в тебе одной отныне заключена для меня вся радость мира, все богатства вселенной и все счастье жизни!

«О Аллах всесильный, – подумал визирь. – Он говорит от чистого сердца! Он влюблен! Халиф полюбил, о горе, полюбил простолюдинку… Но как теперь скрыть это от послов и посланников, от властителей сопредельных стран и княжеств? Как сделать так, чтобы на пыльной торговой улочке халиф нашел не просто свое счастье, а дочь царя отдаленнейшего народа?!»

О да, в этот необыкновенный миг каждый думал о своем.

Визирь пытался создать достойную халифа легенду, Сирдар стал прикидывать, каких милостей от новоявленного зятя теперь можно ожидать, халиф думал о том, не поторопился ли он с самыми главными словами, а девушка… О, даже Аллаху всесильному не понять было, о чем же сейчас думает Джамиля. Ибо она не захлебнулась от счастья, поняв, что ее любимый отвечает ей взаимностью, а захлебнулась от стыда, вспомнив, сколь много позволила ему вчера и сколь много отдала. Она… О, она просто не верила своим ушам – ибо не может быть такого, чтобы великий халиф, всесильный повелитель, мог влюбиться в простую деревенскую девчонку…

– Но что же ты молчишь, о звезда моих грез? – спросил халиф и взял Джамилю за руку. – Ты согласна?

– О да, – со слезами на глазах проговорила девушка. – Да, мой любимый, мой единственный, счастье всей моей жизни. Я согласна!

– Вбей же крепче, Фортуна, гвоздь в свое колесо – воскликнул халиф и заключил возлюбленную в объятия.

Девушка вскинула руки, чтобы обнять шею любимого, и… кожаная лента, на которой держался любимый медальон Джамили, лопнула, и он упал на чисто выметенные доски пола.

– Я согласна, – вновь проговорила девушка и лишилась чувств, обвиснув на руках халифа.

– Что с тобой, Джамиля, счастье мое? Что с тобой?

Веки девушки дрогнули, и глаза осветились разумом.

– О мой любимый… Мне почему-то стало нечем дышать… Словно вся радость мира в единый миг покинула меня…. Мои руки не чувствуют твоего тепла, мои глаза видят все в черном свете, моя душа не в силах вынести торжества, что должно было бы окрылить меня.

Халиф с ужасом слушал слова, что становились все тише, следил, как краски покидают лицо любимой. Посерели и запеклись губы, румянец истаял, как льдинка на полуденном солнце, даже прекрасные золотисто-карие глаза вдруг стали тусклыми…

– Эй, кто-нибудь! Воды! Визирь, опахало! И пусть немедля приведут лекаря! Владычице дурно!

И все пришло в движение. Засуетились слуги, побежал куда-то визирь, хотя всего в шаге от него стоял гигант мавр с огромным опахалом, в лавчонку бросился нубиец Дажалал-ад-Дин, чтобы лично засвидетельствовать почтение жене халифа…

– О нет, любимый, ничего не надо. Поздно! Я обманула тебя, мой единственный, мой… Гарун.

– Не смей так говорить, Джамиля, моя любовь! Через миг появится лекарь… Завтра мы предстанем перед очами имама и он совершит священный обряд…

– О нет, любимый… Ничего этого не будет… Проклятие Бастет настигло меня.

С ужасом увидел почтенный Сирдар, как стала сейчас его племянница похожа на ту умирающую девочку, какой он увидел ее долгих одиннадцать лет назад. В тот самый Рамадан, когда все правоверные радовались, а жестокие лекари оказались бессильны перед неведомой хворью и честно сказали об этом Кариму-хлебопашцу.

Не верил своим ушам и халиф. Ибо то был не нежный голос его возлюбленной, а сильный, чувственный голос неведомой женщины, который ему лишь вчера довелось услышать во мраке постоялого двора в самый сокровенный миг единения.

– О чем говоришь ты, Джамиля?

– О нет, добрый Гарун аль-Рашид. Джамиля тебя уже не слышит. Всей моей силы не хватит, чтобы хоть на один день продлить ваше счастье…

– О чем ты, любимая? – со слезами на глазах почти простонал халиф.

– Знай же, добрый Гарун аль-Рашид, что твоя возлюбленная умирает. Долгих десять лет я была ее душой, была ее жизнью, была ею самой. Долгих десять дет я боролась с болезнью, что некогда едва не унесла Джамилю в мир мертвых. Я, всего лишь душа, прóклятая душа, мечтала стать свидетелем вашего счастья, мечтала увидеть тот миг, когда станет она не только твоей возлюбленной, но и царицей великой страны, мечтала глазами умницы Джамили смотреть, как растут ваши дети… Но теперь, увы, ничего этого не будет, ибо проклятие всесильной Бастет, пережившее тысячи лет, оказалось куда сильнее меня.

– Проклятие?

– Да, халиф… Знай же, что некогда я, Та-Исет, была ученицей и прислужницей великой Бастет, богини черной земли Кемет…

– О Аллах милосердный!..

– …Бастет, мудрая и сильная, защищала женщин страны, дарила плодородие земле и прекрасных детей… Но, увы, как всякая женщина, она была подвластна гневу… И бывал тот гнев громогласным, но быстро проходящим, как вчерашняя гроза, но бывал и тихим, но смертельным, как укус ее великой сестры, богини Уто, Великой Кобры.

Халиф слушал слова, что шептали полумертвые уста его любимой, и чувствовал, как грозные призраки прошлого, боги иной страны, боги куда более мстительные встают у него за спиной. Погас свет дня, перед мысленным взором Гаруна аль-Рашида заплескалась полноводная река, дававшая жизнь целой стране и сотням тысяч людей, в ней живущих. Вот перед ним появилась фигура богини, чье человеческое тело было увенчано головой кошки. Вот блеснули яростью ее зеленые страшные глаза, вот простерлась вперед сильная рука.

– …Богиня прокляла меня за то, что я полюбила. Полюбила великой, но глупой любовью земного юношу, который посмел спорить с богами и преуспел в этом. Прекрасный Имхотеп изобрел напиток, дарующий вечную жизнь. Богиня, должно быть, уже мечтала о том миге, когда назовет Имхотепа своим супругом… Но юноша ответил взаимностью мне. Наконец наша страсть смогла соединить нас… Но, увы, об этом узнала и жестокая Бастет. Она прокляла меня, лишила тела… сделала лишь душой, заключенной в медальоне.

Халиф со страхом внимал этим страшным словам. Он и верил им, и не верил. Быть может, его любимая сейчас опомнится в его сильных руках. Быть может, ей надо просто немного отдохнуть, прийти в себя от потрясения… И тогда вновь зажгутся теплым светом ее прекрасные глаза, вновь нежная улыбка озарит лицо, вновь теплые губы ответят на его поцелуй… И жизнь вернется к той, которая стала любимой, мечтой, самой жизнью Гаруна аль-Рашида.

Голос же Та-Исет, проклятой души, продолжал свой страшный рассказ:

– Многие тысячи лет лежал этот медальон в далеких горах, которые сейчас называете вы горами Мерхан. Истлели кости фараонов, стерлись и воспоминания о смелом юноше Имхотепе, дерзнувшем спорить с богами. Почти забылось и имя самой Бастет, великой богини, безжалостной и бессердечной. И лишь я, проклятая душа, продолжала влачить никчемное существование, заключенная в камни древнего медальона. Так было до того самого дня, когда взял меня в руки Карим-хлебопашец, отец Джамили. Малышка умирала от неизвестной болезни, и лекари отказались от борьбы за ее жизнь. И в этот самый миг Карим вложил в ладонь умирающей девочки тот самый медальон.