Бруно принадлежал домик в Сабинских горах, по его словам, в полутора часах езды от Рима; они условились о дате, и знойным августом, когда в университете были каникулы, Елена отправилась поездом на юг.

Через час после ее прибытия в Рим электрическое такси свернуло с шоссе, ведущего к Риети, и поехало через гористую местность, которую события последнего столетия, казалось, нимало не затронули. Никогда не имевшим многого, им почти нечего было терять, этим деревушкам с пыльной площадью посередине, единственным продуктовым магазином и узкой главной улицей, обставленной крошечными домишками и кадками с засохшей геранью.

Машина шла по гребню горы, с которого можно было увидеть лишь покрытые зелеными лесами склоны да предгорья Апеннин. Елена гадала, узнает ли она Бруно по прошествии стольких лет. Он мог облысеть или преждевременно поседеть. Мог стать бизнесменом – самодовольным, любезным, вкрадчивым; а мог озлобиться, обратиться в обуреваемого обидами вечного неудачника. Но даже если Бруно остался прежним, сама-то она – тот ли человек, который когда-то любил его? Если мы меняемся, может ли прежняя любовь существовать вне нас? И что если такая продолжающаяся любовь есть воплощение наших прежних «я»?

В одном из последних сообщений Бруно проинформировал: он женат, жену зовут Лючия, у них дочь Катерина, живут они в Цюрихе. Известие о том, что у него есть жена, никакой радости Елене не доставило, но и не удручило тоже. Какие бы чувства ни питал он к своей Лючии, они не имеют никакого отношения к тому, что узнали когда-то Елена и Бруно; его семья тут ни при чем.

При въезде в деревню во рту у Елены пересохло. Стало страшно, вдруг Бруно окажется другим. Нет: она хочет, чтобы он изменился – и тем облегчил ей жизнь без него; хочет, чтобы Бруно смешался с толпой посредственностей, которых встречаешь каждый день, с которыми следует вести себя вежливо и ни во что их не ставить.

Увы, и это неправда, призналась себе Елена. Не важно, какую боль может причинить ей неизменившийся Бруно: пока он был всем, что она помнила, жизнь ее оставалась горением – не вереницей дней, но обещанием блаженства.

Автомобиль свернул в проезд между домами, потом покатил вверх по рытвинам и ухабам, стуча и скрежеща резиной, к вершине холма, на которой одиноко стоял скромный, прямоугольный дом с черепичной крышей. Елена расплатилась и медленно направилась к нему, волоча чемодан по острым белым камням. Дверь дома была заперта, звонок, как и молоток, отсутствовал, она бросила чемодан и пошла вокруг дома к задней его стене, обращенной к оливковой роще и раскинувшейся за ней долине. И там на террасе увидела его, свое наваждение, – застывшего в напряженном ожидании.

Она остановилась, попробовала успокоиться. Бруно был в соломенной шляпе, он отпустил бороду, однако Елена узнала каждый контур, малейший изгиб его тела – склоненная набок голова, большие, свисающие вдоль тела руки; вот он поднял одну, ладонью кверху, приветствуя гостью.

Бруно немного сдвинул шляпу назад, чтобы Елена смогла получше его рассмотреть. Бородатое лицо расплылось в кривой улыбке: левый глаз зажмурился, и стал виден кривой передний зуб.

Елена шагнула навстречу, споткнулась, – пришлось и Бруно шагнуть, подхватить ее.

Он поднял Елену в воздух, притиснул к груди. Вновь опустившись на землю, она прижалась лицом к его плечу.

В доме хлопотала Сильвия, молодая женщина из деревни, ее ребенок жался к ноге матери, пока та готовила ужин. Лязг кастрюль и сковородок наполнял дом.

Бруно отвел Елену в предназначенную для нее спальню, там она распаковала чемодан, попыталась прийти в себя. Умылась в ванной, чуть подвела глаза, неуверенно улыбнулась.

Она механическим шагом вышла из комнаты и быстро спустилась по лестнице на террасу, где уже ждал Бруно – теперь без шляпы, в свежей одежде. Волосы его были мокры после душа, почти так же выглядел он в первый день, когда вошел из-под дождя в дом вместе с Роберто.

Он протянул Елене бокал холодного вина, налил другой себе.

– Прекрасное место, – сказала она, приветственно поднимая бокал.

Бруно улыбнулся, поднял в ответ свой, сел за длинный стол, окинул взглядом оливковую рощу.

И только тогда заговорил:

– Спасибо, что приехала. После стольких лет ты имела полное право не.

– Я знаю.

Голос у него стал ниже, чем ей помнилось. Может, у него и акцент теперь другой?

– Где ты пропадал? – спросила она.

– Служил в армии. Это единственная работа, какую мне удалось найти. В подразделении миротворцев на Ближнем Востоке.

– Почему не связывался со мной?

– Денег не хватало. А надо было на что-то жить.

– Ты мог бы хоть изредка давать знать о себе. Отправлять по одному сообщению в месяц.

– Так мне было проще.

– А мне нет.

Бруно осушил бокал. Елена, скрестив руки на груди, мысленно торопила время – хотелось побыстрее понять, таков ли Бруно, каким был прежде.

Сильвия принесла рубленые помидоры с чесноком и оливковым маслом на поджаренных ломтиках белого хлеба.

– Расскажи, чего добилась, – попросил Бруно.

И выслушав ее отчет, сказал:

– Всегда знал, что ты пойдешь в науку.

– А ты? После армии?

– Занялся тем, о чем еще тогда тебе говорил. Строительством катеров. Перебрался в Люцерн, в Швейцарию, там еще есть деньги и заказы. А потом начал вечерами писать. Снимал комнату с видом на озеро. Хозяйка дома подавала нам в шесть часов ужин, после чего я мог спокойно работать.

– Что же ты писал?

– Книги.

Елена усмехнулась:

– Что за книги?

Бруно принялся рассказывать о них, и Елена быстро пожалела, что задала этот вопрос. Ей хотелось знать каждую подробность историй, которые сочинял Бруно; она жаждала понять, из каких обстоятельств его жизни, из каких размышлений они произросли; ощущала потребность вернуть все это – созданных его воображением людей с их придуманными Бруно поступками – обратно в себя, в свое собственное бытие, чувствуя, что они родом именно оттуда.

Сильвия принесла ужин, Бруно подлил в бокалы вина; Елена испытывала удовлетворение и одновременно тревогу. «Я вовсе не обязана жить в таком состоянии риска и уязвимости, – думала она. – Эта интимность не нужна мне, никто не заставляет меня раскрывать мое сокровенное „я“ и укладывать его нагим и беззащитным рядом с другим – всего лишь из радости воссоединения».

Солнце понемногу спускалось к краю небес, Сильвия с дочерью ушли в деревню, в свой дом. А Елена и Бруно говорили и говорили, она объясняла, почему ее работа достигла решающей стадии, он расспрашивал о ее жизни с Фульвией. И только около часа ночи решились они обратиться к событиям своего детства.

Елена смотрела на Бруно поверх стоявшей на столе газовой лампы. Он остался все тем же. Мальчиком, который пробудил в ней способность находить общий язык с другими людьми. Не будь его, кем бы она стала? Да, Бруно обрел некоторую уверенность в себе, но это его не изменило, он сохранил врожденный такт, который до этой самой минуты удерживал его от упоминаний о детстве. Он всегда понимал, что правильно и уместно, а что нет, – даже если слова его были резки и прямы. Елена смотрела, как он смеется, и вспоминала о неудаче, постигшей тосканцев в заключительном туре регионального чемпионата велосипедистов – в тот раз Бруно перелетел через руль.