— Увы, не получится. У нас олигархи — люди публичные, но недоступные. Так просто с ними не встретишься. К тому же и вопрос деликатный, — разъяснил родственнице ситуацию Вихрев.

— Камень этот такой, ну, дурной, — неожиданно безапелляционно заявила Елена.

— С камнями вообще много легенд связано, — задумчиво проговорил Стволянинов. Помните, я вам рассказывал про зловещие приключения этого «Горящего пурпура»? Существует и другая легенда, по которой он вовсе не из Бирмы в Европу попал и отнюдь не из знаменитой долины Могоу происходит…

— Ой, ой. Рассказать, рассказать! — в возбуждении захлопала в ладоши Елена.

— Ну, если джентльмены не возражают, я могу вам эту историю поведать.

Джентльмены возражать не стали.

— Истории этой больше двух тысяч лет… Среди людей, пораженных чудесами Иисуса Христа и уверовавших в него, был иудейский начальник — фарисей Никодим. Со временем он стал тайным учеником Христа и повсюду сопровождал его…

Когда Христа вели на казнь, Никодим старался держаться поближе к Учителю, еле-еле успевая уворачиваться от ударов бичей. Римляне стегали зло и, если доставали, то вшитые в концы веревок бронзовые шипы глубоко раздирали кожу.

«Мне-то что, на мне как на собаке заживает, — думал Никодим, громко вскрикивая после каждого доставшегося ему удара, — а вот Учителю по-настоящему больно. По мне изредка попадают, просто для острастки, а его шестеро по очереди хлещут изо всех сил».

И слезы наворачивались ему на глаза, и очень жаль было Иисуса, и тяжко было, и до исступления страшно, когда он вспоминал, что провожает Христа в последний путь. А тот шел медленно, ступая тяжело, но с высоко поднятой головой и смиренной, такой бесконечно доброй улыбкой на побледневших губах. Кровь обильно сочилась из многочисленных ран, и Никодим иногда успевал ловить отдельные алые капли. Он собирал кровь Христа в небольшой керамический кувшин с широким горлом.

Лицо Иеремии время от времени мелькаю в толпе, видел Никодим и других учеников. Он знал, что где-то поблизости находится и Мария Магдалина. Никто из них уже и не помнил, кто и почему решил собирать кровь Учителя, просто они знали, что так надо делать…

«Прочь с дороги, отродье! Прочь, негодяи! Прочь!» — слышал он грозные крики римлян, но ничего не боялся. Жизнь без Учителя представлялась ему бессмысленной и бесцветной. Он готов был без сожаления расстаться с ней хоть сейчас же. И только желание сохранить память о Мессии и передать сосуд с каплями священной крови людям, чтобы они опомнились, прозрели и все поняли, двигало им.

Один раз он заметил в толпе тяжелое хмурое лицо Иуды, но тут же, получив болезненный удар, споткнулся и упал на колени, едва удержав кувшин. Никодим поспешно вскочил на ноги и опять догнал Учителя, на мгновение коснувшись его худого тела, и опять несколько капель крови упали в кувшин из-под тернового венца, скатившись по лицу Христа.

Тут Никодима ударили кнутовищем по голове, и он отшатнулся. Голова налилась тупой безжалостной болью.

«Пустяки по сравнению с Его страданиями», — мелькнуло у него в мозгу, и боль немного отпустила. Так он сопровождал Христа до вершины горы.

А потом они были на Голгофе, неподалеку от креста, на котором Его распяли. Все видели, как Он страдал и мучился, как плоть его корчилась и содрогалась. Но сам Иисус не проронил ни звука. Время от времени Он открывал свои такие прекрасные и такие добрые очи и обводил стоящих внизу ясным взором, исполненным сострадания к ним, к людям, но вовсе не к себе.

Умирал Он долго, мучительно, страшно, страдая от боли, жары, жажды, от укусов всяких кровососущих тварей. Но ни стона не сорвалось с Его губ, ни крика, ни мольбы о пощаде.

Иногда сознание оставляло Иисуса, и тогда Его голова бессильно падала на грудь. Но вскоре Он вновь приходил в себя, и тут же опять обводил толпу кротким взором. И все силился улыбнуться им, словно хотел приободрить учеников.

Иеремия громко, в голос, рыдал, не стыдясь своих слез, плакали и остальные. И так продолжалось долго, очень долго, и каждая секунда Его умирания была для них тяжким испытанием, но выстоял Он, выстояли и они.

Когда один из воинов по команде подъехал к Иисусу на коне и прислонил к его губам влажную губку, чтобы дать ему напиться, а через несколько секунд нанес удар копьем в сердце, они возрадовались тому, что мучения Его прекратились и Он почил…

Ночью ученики, сняв тело с креста и обмыв его, собрали Его кровь в два разных сосуда, понимая, что должны разделиться — так у них было больше шансов сохранить остатки Его плоти… Один из кувшинов остался у Марии Магдалины…

Иеремия и Никодим молча двинулись в сторону Гефсиманского сада, где и спрятались в старой овчарне. Они принесли туда кувшин с Его кровью и договорились ночью спать посменно, чтобы охранять ставший священным сосуд.

Огонь не разводили, боясь обнаружить себя. Когда в очередной раз, уже перед самым рассветом, сторожить пришлось Никодиму, он, измученный прошедшим днем, все же задремал, а потом провалился в глубокий тяжелый сон.

Они не услышали и не почувствовали, как в старый скособоченный сарай бесшумно проник человек с горевшими от возбуждения глазами. Запястье левой руки у него было перевязано. Казалось, он, как кошка, видел в темноте. Человек сразу же заметил сосуд на полу, он быстро достал из-под одежды глиняную чашу и перелил в нее все содержимое. Сдернув с руки повязку, он нацедил в сосуд собственной крови. Затем схватил чашу и спрятал ее под одежду, прижав к своему горячему от возбуждения телу.

Он принес драгоценную ношу в неказистую хижину на окраине Иерусалима, зажег сальный светильник, поспешно заглянул в чашу и радостно воскликнул:

«Теперь Ты мой, мой и только мой! Теперь Ты со мной, со мной навсегда, Учитель!»

Затем Иуда (а это был он) поставил чашу на стол, вытащил из-под матраса острый нож и еще раз надрезал вену у себя на запястье. Он поднес кровоточащую руку к чаше и, превозмогая боль, следил за тем, как его собственная кровь, сочась в сосуд, смешивается с кровью Учителя.

Потом он достал из деревянного резного ящика большое полотенце, разорвал его на две неравные части, в большую завернул чашу, а меньшей перетянул запястье. Он задул светильник и выскользнул во тьму, которая уже наливалась перламутром надвигающегося утра.

Он направлялся в сторону Назарета, но не прошел и двух километров, как у него вдруг закружилась голова — видно, от потери крови. Он неловко упал и понял, что случилось непоправимое: чаша разбилась.

Десять долгих минут Иуда тупо рассматривал залитый его собственной и кровью учителя бок, а потом вдруг завыл, как дикий зверь, и бросился бежать, не разбирая дороги. Все, ради чего он жил в последние дни, решившись даже на предательство Учителя, провалилось, существовать дальше не имело никакого смысла…

Через час он трясущимися руками затянул петлю на собственном горле и повесился на старой осине, пустившей корни в расселине на склоне холма…