Я увидел троллейбусную остановку, куда как раз подъезжал дребезжащий и разваливающийся представитель этого вымирающего вида транспорта.

Как давно я не ездил на этих монстрах?

Инстинктивно мне казалось, что надо стараться избегать метро – с его постоянно шныряющими милиционерами и видеокамерами на эскалаторах. Но вот в троллейбус я попросту взял и сел – скорее всего, для того, чтобы полнее почувствовать степень своего общественного падения.

В троллейбусе куражился пьяный милицейский сержант.

«Нихто не знает, ках я хаждого захрыть моху!» – вещал он, обводя жмущихся по креслам граждан лиловым глазом. Был сержант, несмотря на свой невеликий ещё возраст, дороден и мягкотел, и общался он с народом, хоть и по пьянке, но со знанием дела.

«Каждый из вас или вор, или сп…здить хочет! – тоном придурочного профессора из плохого советского кино говорил он, прогуливаясь по салону. – Да это и не важно, ваще! Важно моё желание с вами связываться! Есть желание – сидите. Нету – свободны! Вот ты!..» – он качнулся к дородной тётке в пёстром сарафане, которую, судя по всему, принимал за какую-то бухгалтершу, но на повороте центростремительная сила бросила милицейское тело в пустое кресло, он пару раз клюнул в нём носом и заснул.

Я почувствовал себя полнейшим беспомощным быдлом, расплатился и вышел.

Темнело. Последний звонок Эдику уверенности не добавлял. Я снова углубился в тополевые дворы Москвы брежневской эпохи. Домой, в час пик, спешил хмурый и собачащийся народ. Тётки с авоськами, властно и злобно покрикивающие на своих отпрысков, хмурые мужики с портфелями и пакетами с пивом и колбасой… Господи, разгар лета, и ни одного открытого лица, ни улыбки, ни взгляда – или пьяная удаль, или сонная ненависть. Стало быть, именно в этом мире озверелого населения проходит наша жизнь. И именно от неё мы отгораживаемся кондиционерами и тонированными стёклами автомобилей, стенами ночных клубов и по-европейски отремонтированных квартир. Маленькие пузырьки благополучия в пропахшем соляркой, по́том и животной злостью и похотью враждебном море человеческих существ.

Где-то за спортивной площадкой, огороженной проржавевшей разорванной сеткой, раздался вой, постепенно переходящий в всхлип, а затем – в истерический хохот. Под деревьями послышались многочисленные шаркающие шаги. Трое молодых парней в пузырящихся во всех местах спортивных костюмах вели под руки женщину средних лет – голову с нечёсанными волосами, свалявшимися в сосульки, она уронила на грудь. Из-под фиолетовой, в пятнах, футболки, в просвете между нею и джинсами, выпирало жирное нездоровое тело. Женщина спала.

Парни прошли мимо меня, нехорошо покосившись. Возле освещённого подъезда остановились трое молодых людей явно кавказского происхождения – их чёрные густые волосы были подстрижены накоротко, и белые лица с торчащими вперёд губами и мешкообразными подбородками напоминали о гигантских обезьянах, живущих в африканских джунглях. Неожиданно один «павиан» коротко, без размаха, ударил в лицо другого. Напарник «павиана» скрутил жертве руки, и они неторопливо и, как кажется, даже демонстративно, у всех на глазах, обшарили её, жертвы, карманы.

Одна мысль выползла откуда-то из лузы подсознания, обросла ножками и, как круглый чёрный паучок, покатилась по чистому изнутри от всех умозаключений черепу: похоже, я за весь день в московских переулках и во дворах не видел ни одного трезвого человека…

Впереди показалась милицейская машина. Она ехала с потушенными огнями, и это придавало ей зловещий вид – всё-таки она катилась по освещённому пространству…

«Естественность нравов русской деревни смешалась со зверством мегаполиса», – подумал я. И снова вызвал Эдуарда.

На этот раз он воспринял мой звонок с облегчением.

– Серж, – радостно заорал он в трубку, – где ты находишься?

– Слава Богу, – отреагировал я, – всё нормально?

Эдик запнулся.

– Ты знаешь, я адвокат и приучен автоматически врать. Но не в таких размерах. Ничего нормального нет, но есть выход.

– Хорошо, – произнёс я, смиряясь с неизбежностью. – Я на углу Усиевича и Лизы Чайкиной.

Пауза, которую сделал Эдуард, посекундно отдавала мне в висках уколами иголок. Очевидно, что он с кем-то советовался.

– Хорошо, – повторил Эдик, судя по всему, облегчённо вздохнув. – Иди к Ленинградке, выходи на неё и оттуда двигайся к Аэровокзалу. Через триста метров по твоей стороне будет шашлычная «Ширази». Тошниловка типа стекляшка. Туда и заходи.

– А дальше? Дальше, Эдик?

– Выброси телефон. – Это было последнее, что я услышал перед тем, как в трубке запели короткие гудки.

Я замер. Телефон начал вибрировать у меня в руках, и я выключил его, даже не поглядев на номер звонившего. Подошёл к урне и опустил туда трубку, стоившую мне когда-то девятьсот долларов.

Ощущение было кошмарное – я остался без связи с внешним миром, на поверхности чужой, плохо знакомой, враждебной планеты.

Планеты Обезьян.

И я двинулся по тротуару в указанном Эдиком направлении. Ленинградка? Так, пусть будет Ленинградка. «Ширази», «Гюмри»… Удивительно, как мало надо человеку, чтобы его сломить. Я посмотрел на часы. Да, одиннадцать часов изоляции от привычного мира плюс враждебная неизвестность…

И я совершенно не удивился и не сопротивлялся, когда ехавший мимо «Фольксваген» ловко ткнулся в бордюр тротуара, и два человека мгновенно, как уборщица забрасывает ненужную тряпку в стоящее от неё в трёх метрах ведро, под руки водворили меня внутрь.

Меня всё-таки «закрыли»…

На ночлег мы расположились под гребнем невысокого увала, возле тоненького ручейка, берущего своё начало в линзе вечной мерзлоты на склонах Хребта. Отсюда я мог просматривать большой кусок долины реки, а также вход в ущелье, возле которого лежал наш вертолёт. Я развёл небольшой костёр, предварительно озаботившись тем, чтобы он прикрывался козырьком подмытого берега, – рейды рыбоохраны приучили нас всех на побережье, что все неприятности приходят с воздуха. Так что ночь – не ночь, а чем чёрт не шутит, когда Бог спит…

И уже здесь, возле костра, я снова, с пристрастием Степана Шешковского на государевом прави́ле, допросил единственное имевшееся в моих руках живое существо, которое могло дать ответы хоть на какие-то вопросы, – простого московского бизнесмена Витька́, поехавшего за мешком денег на край света, да так едва и не сгинувшего.

Информации из Витьки мне много выудить не удалось – сверх того, что рассказывал в Орхояне, он поведал лишь о каком-то московском шамане, который нёс свой обычный шаманский бред про верхний мир и тайные сущности. Ерунда, Сеня Дьячков, когда мы его выпускали плясать перед заезжими киношниками из «National Broadcasting», нёс и более правдоподобную «мудрость предков»…

Понятно было, что Витю после всех наших приключений хватил мозговой ступор. Я прикрикнул на него, чтобы спал, – назавтра он был нужен мне в полном сознании и полным сил. Витя задремал, а я вытащил из рюкзака оба пистолета, которыми были вооружены наши, так сказать, помощнички, и задумался.