— Жан! — подозвал он своего ординарца. — Где де Ранкон?

Протирая заспанные глаза, оруженосец щурился, выглядывая голову каравана. Затем пожал плечами:

— Верно, они ушли за перевал, ваше величество!

— За перевал?! — Людовик сжал кулаки. — Что значит, за перевал?! Немедленно к нему! Сейчас же!

Оруженосец встряхнул своего коня, запрыгнул в седло.

— Но! — грозно воскликнул он. — Пошла!

— За перевал, — хмуро повторил Людовик Седьмой. — Что он себе позволяет?

Его оруженосец был прав — Жоффруа де Ранкон с боевым авангардом решил переночевать за перевалом, значительно оторвавшись от основной части каравана. Причина, о которой ничего не знал Людовик, была проста: та часть дороги, на которой должен был остановиться де Ранкон, чтобы не упустить из виду весь караван, была слишком узка и неудобна для ночевки. Жоффруа де Ранкон, оторвавшись на пол-лье, перешел на более удобный участок пути, где сонному воину, решившему справить нужду, не грозило упасть в бездну.

Сердце Людовика заколотилось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть наружу. Он топтался на месте и все смотрел и смотрел на вершины гор по обе стороны дороги, встречавшие рассвет, заснеженные на самых пиках, по которым уже разливалось золотистое утреннее солнце. Грозная стена самой высокой из Кадмских гор поднималась над ним, и просыпавшийся караван с надеждой прижимался к ней, голой и холодной, как замерзший путник — к спасительному очагу.

Людовик следил взглядом за ординарцем Жаном — вот юноша, петляя по дороге, обогнул сотню повозок впереди, вот он проехал мимо сгрудившихся воинов, которых было на этой дороге не счесть, вот он вырвался вперед на тот участок пути, который оказался свободен и где должен был находиться хвост авангарда Жоффруа де Ранкона.

Ординарец Жан уже превратился в крошечного всадника там, впереди, на голой дороге, когда конь его попятился вправо, к краю пропасти… Людовик шагнул вперед и что есть силы прищурил глаза — всадник брошенным камешком летел в синеву пропасти…

В ту же минуту король поднял голову и оглядел скалы. Если бы хоть на одно мгновение Людовик Седьмой Французский мог увидеть мир глазами Конрада Гогенштауфена, то он смело сказал бы: «Я уже видел это!»

И сердце бы его сжалось, и рука потянулась к мечу…

Впрочем, последнее так и случилось, когда взгляду молодого короля предстала обширная, устремлявшаяся к небу вершина, у которой дремал караван. Спокойная и величавая, гора в одно мгновение стала враждебной и страшной, потому что тысячи турок уже подняли головы и натягивали свои луки, выбирая мишень…

Поспешив оторваться, Жоффруа де Ранкон не подумал о том, что оставляет между собой и основной частью каравана, возглавляемой королем, лазейку. Да и откуда он мог знать о ней? Об этой лазейке ничего не слышали даже проводники-греки, которые и носа не казали в эти места, — ведь это была вотчина Иконийского султаната.

— Турки!! — едва успел зареветь Людовик, привлекая внимание постовых, указывая вверх, как тысячи стрел одновременно ударили по едва проснувшемуся каравану.

И тотчас вопль раненых и убитых разорвал утреннюю тишину. Трубачи ухватили рога и, с ужасом глядя наверх, раздувая щеки, затрубили что есть мочи. Пронзительным воем наполнилось все пространство вокруг. Эхо страстно заметалось по скалам. Но меткие стрелы турок выбивали трубачей одного за другим, и, хватаясь за пронзенные лица и шеи, те падали на каменистой дороге или пятились и летели вниз. Рыцари, вскочив на коней и прикрываясь длинными щитами, живой стеной сгрудились у повозок с дамами — женами их хозяев. Стрелы турок пронзали им ноги, редко — плечи, но рыцарь выбывал из строя только тогда, когда стрела находила его шею или поражала коня, и тогда его место занимал другой рыцарь или оруженосец.

Стрелы пронзали шатры повозок, где только что спали камеристки сиятельных аристократок. Смертоносные стрелы превращали расписные суконные крыши в решето. На несчастных женщинах не было кольчуг, и они погибали первыми, скопом, едва успев испугаться, закричать, — погибали, подчас получив сразу по десятку стрел. Та же участь постигала и музыкантов. Стрелы в щепы разбивали их виолы, еще совсем недавно так чудесно звучавшие на дорогах Венгрии, на берегах Босфора или Геллеспонта.

Вой медных труб и человеческих голосов смешался и звенел над горами одной страшной и протяжной нотой…

Раненые лошади, ошалелые от страха и боли, пятились, рвали повозки вперед, и те, ломая колеса о камни, а то и выбрасывая их, летели вместе с ранеными животными и мертвыми телами под куполами шатров в пропасть.

Оруженосцы не давали упасть повозкам знатных дам — ничем не прикрываясь, они держали раненых лошадей под уздцы. Стрелы легко выбивали их, но погибших дворян тут же заменяли новые ординарцы.

Самым непоправимым было то, что турки оказались сверху и жалили точно слепни несчастного быка, который был способен лишь отчаянно отмахиваться хвостом и крутить мощной, но бесполезной в таком деле головой.

Обстрел был подобен штормовым волнам, не желающим утихать! Арбалетчиков оказалось слишком мало, чтобы справиться с лучниками, и потом их оружие заряжалось утомительно долго. Тех, кого не подбили стрелами, сами выпустив по болту в противника, прижимались к скале с «козьими ногами» и отчаянно, торопливо натягивали железную тетиву. А потом выныривали из-под скалы, но… прицеливаться не успевали. Тысячи вооруженных стрелами турок перебили арбалетчиков почти сразу — по два десятка стрел на один болт.

В первые минуты Людовик растерялся. Его доблестные рыцари, готовые отдать жизнь за короля, сейчас отдавали жизнь за королеву. Почти все кибитки двора королевы были изрешечены стрелами, но повозку Алиеноры рыцари, оруженосцы и пажи окружили плотным кольцом. Но тем больше она притягивала турецкие стрелы. Тот, считали турки, кого охраняют с таким упорством, не жалея жизни, лучшие европейские воины, как пить дать стоит дорого! Ой, как дорого! А таких повозок было немало! Сарацины уже знали, что первые бароны Франции везут с собой своих жен. Вот бы добраться до них! Дорогая пожива!

Так сарацины и поступили, но Людовик об этом еще ничего не знал. Он метался вокруг повозки, где сейчас пряталась или уже погибла его жена, и кричал:

— Алиенора, ты жива?! Ответь, Алиенора! — Вытащив меч из ножен, сейчас бесполезный, похожий на игрушку, не слушая окриков ординарцев: «В укрытие, ваше величество! Вас убьют!» — Людовик звал жену.

Целиком закрыть повозку было невозможно, и стрелы, несмотря на живую стену из телохранителей, достигали и пронзали любой из шатров. Повезло тем дамам или их камеристкам, которые успели выскочить из кибиток и тут же нырнуть под них. Это было единственным и верным убежищем.

Но до срока.

Сверху покатились камни — как видно, за ночь турки успели натащить их как можно больше, и теперь эти глыбы с грохотом катились и подпрыгивали, а в последнем прыжке обрушивались на дорогу, ломая закованных в железо людей, унося в пропасть сразу десятки рыцарей на боевых конях и пехотинцев, державшихся скученно, подальше от края; камни разбивали повозки, под которыми прятались женщины, мирные пилигримы и музыканты, и всю эту кашу из дерева, костей и крови увлекали с карниза туда же — в бездну.