Знаешь, когда мне бывало особенно тяжело, я приходила к Аделаиде, в ее дворик. Так печально, что не осталось кладбища, где ее могила. Кладбище срыли, а на его месте построили отели и дома. Это непростительно. Ужасно!

Ой, меня, кажется, опять занесло, – спохватилась Эля и замолчала.

– Продолжай, пожалуйста! – осияй меня своим светом, – попросил Игорь. Он залюбовался ею. В памяти возник образ юной Эли, когда она так же увлеченно ему что-то рассказывала, сидя с ним на кухне. Мудрая совушка.

Сейчас на его глазах происходила метаморфоза, преображение, перерождение женщины, словно ушел добрый десяток лет, растворился в ночи любви. Глаза ее блестели, волосы разметались по плечам, на щеках горел румянец, женщина была прекрасна. Вероятно, такую, одухотворенную и увлеченную Элю и знал, и полюбил художник. Воспоминание о художнике царапнуло, и чувство ревности вдруг омрачило настроение.

– Пойдем завтра вместе к Дмитрию? – предложил он.

– Нет. Это моя история. Ты свою ему рассказал вчера.

…На следующее утро Эля с тяжелым сердцем, готовясь к последнему разговору с Димой, робко переступила порог его дома.

Дима сидел перед окном, видел, как медленно поднимается Эля в Гору, словно с тяжелой ношей. Услышал, как осторожно приоткрыла дверь и тихо вошла, остановившись в нерешительности.

Не поворачиваясь, Дмитрий глухо произнес:

– Я все понял. Это он за тобой приходил. Давай уже простимся навсегда. Я больше так не могу.

– Спасибо, – выдохнула Эля. – Прости меня, пожалуйста!

– Бог простит.

Он так устал от этого невроза любви, от постоянного страха потерять ее. Сегодня он снова не спал всю ночь и бродил по двору, мучаясь в тяжелых раздумьях. Но к утру, с первыми лучами солнца, словно свежий ветер с вершины Желтой Горы принес решение, а с ним и облегчение, и понимание. Он увидел себя со стороны и осознал, возможно, ему и нужна была именно эта женщина в течение последних десяти лет. Может быть, эта любовь была и счастьем, и бедой одновременно, а возможно, наказанием и очищением за прошлые его измены и предательства. Ведь мир зеркален – верил Дима. Но с него довольно, пора освободиться от тяжелой зависимости. Старое ушло, и его надо отпустить и жить дальше. Как деревья на Желтой Горе – сбросили все листья и стоят обнаженные под небом. Так и Дима стоял в предутренний час и физически чувствовал, что старая его личность разрушена; отныне он новый человек. Не важно, с чем вернется Эля, он сам отпускает свою любовь, свою боль и вступает в новую фазу жизни. Его решение было бесповоротным. Пусть она освободит его ум, и он, наконец, серьезно займется любимым делом. Напишет что-то значимое, откроет студию для ребятишек, будет преподавать уроки живописи, у него есть что передать другим. А пока, он заложит, наконец, сад на Желтой, заполнит пустоту пространства, чтобы не видеть дорогу, напоминающую ему о мучительно долгих бессонных ночах, когда высматривал до рези в глазах «улетевшую» Стрекозу.

Эля ушла, тихо прикрыв за собой дверь, словно в доме находился покойник. Медленно спускалась в последний раз в своей жизни с Желтой Горы, тихие слезы текли по ее щекам.

В утренних лучах солнца в осенней рыжей траве сверкали росинки. Эля шла и с каждым шагом, с каждым вдохом прохладного, бодрящего воздуха ей становилось легче на сердце. Внизу на шоссе ее ждал любимый. «И для меня весь мир стал полон аромата!» Она еле сдержалась, чтобы бегом не броситься к нему. Останавливало присутствие таксиста.

Виктор приготовил лучшую комнату для новорожденной дочери: под потолком теснились разноцветные воздушные шары, по углам сидели огромные мягкие игрушки в ожидании своей хозяйки, комод с пеленальным столиком и красивая кроватка в пастельных тонах – все расставлено по своим местам.

Осмотрев еще раз комнату, не забыл ли чего, Виктор позвал Лизоньку, но та не отзывалась – нарядная непоседа уже сидела в машине и с нетерпением ждала папу, выискивая и обрывая подсохшие листья в огромном букете роз, представляя, как, наконец, встретится со своей сестричкой, которую очень ждала и приготовила для нее свои подарки!

До областного центра, где рожала Ирочка в недавно открывшемся перинатальном центре, ехали два часа.

Вчера, навещая роженицу, Виктор с удовольствием отметил ее хорошее настроение, и надежда, что теперь, с рождением ребенка, у них с Ирочкой будет настоящая семья и доверительные, нежные отношения, затеплилась в его душе.

Ирочка, измучив Виктора за последний год приходами-уходами к маме и обратно, понимала теперь, что необходимо осесть в Витиной спальне, – кто-то должен был обеспечить ей и новорожденной безбедное существование. Проблема Ирочки была в том, что ей обязательно был кто-то должен.

Ей никто не объяснил, что ни у кого нет обязательств, принести кому-либо счастье на блюдечке. Что невозможно встретить совершенного человека, который оправдает все ее мечты и исполнит желания. Настоящая любовь приходит не из попыток решить наши проблемы зависимостью от другого, а вследствие развития собственного внутреннего богатства и зрелости. И тогда у нас будет столько любви, чтобы отдать, что мы естественным образом привлечем к себе любящих.

Не прошло и три дня после возвращения домой, как Ирочка снова затеяла разговор. На этот раз тон ее был требовательный, безапелляционный.

– Тебе уже за пятьдесят. Вот умрешь лет через пятнадцать, с чем я останусь? Хочу чувствовать себя полноправной хозяйкой! Оформи на меня дом!

Виктор опешил и осел на стул рядом с кроваткой новорожденной, во все глаза глядя на молодую мамочку, как на неандертальца, внезапно возникшего в его спальне.

– Что же ты, родная, меня так рано хоронишь? – Да и дом уже оформлен на Лизу. И своего решения я не изменю.

– Как я ее ненавижу! Она разрушила мою жизнь!

И Витя в тот вечер услышал столько грязных оскорблений и обвинений в свой адрес, что уже знал, – никогда этого не сможет забыть. И самая мягкая: «Козел, наплодил по миру детей!» – почему-то зацепила его больнее всего. Ну, наплодил, но никого же не бросил. И их дочь не бросит, будет помогать. Но с Ирочкой жить не желает. Не женщина, а самка богомола…

А та в гневе уже собирала вещи, кутала младенца в кружевное одеяло и вызывала такси.

– Мебель перевезешь сам для ребенка! – бросив команду на ходу, уселась в машину.

Виктор стоял как соляной столб посреди разоренного гнезда, которое с любовью лепил, но одной его любви оказалось недостаточно.

Наступила осень, ветреная и слякотная, как обычно в Крыму. Тяжелый, обремененный своими грехами, Виктор не мог найти себе места, не получалось наслаждаться жизнью, потому что постоянно думал о себе и о других, как о грешниках. Новое чувство вины не давало покоя. Ходил в церковь, бил поклоны и молился. И жизнь на Желтой в родном доме с чудесным, радовавшим прежде видом становилась в тягость. Он почувствовал себя здесь чужим.