Соскочив с подножки, я пересек дорогу и вошел в подъезд Вадима. Еще через две минуты сидел у него в комнате и наблюдал, как он разливает в чашки чай. Настроение у него было хорошее, и вообще – по некоторым признакам я заключил, что здесь недавно была женщина. У него есть какая-то зазноба, но он не знакомит меня с ней, говорит, что боится сглазить. Мужику почти сорок лет, и он очень трепетно относится к попытке – возможно, последней в жизни – создания толковой семьи.

На рассказ о посещении квартиры Изварина у меня ушло минут пятнадцать. Пащенко не подавал никаких признаков беспокойства до тех пор, пока я не дошел до того момента, когда стал осматривать комнаты в квартире на улице Станиславского. После того, как я открыл нишу, он крякнул и покрутил пальцем у виска.

– Кто? Изварин? – спросил я совершенно серьезно.

– Ты!.. Ты чем занимаешься, судья?! Сообщал кому-нибудь?!

Я признался, что ума у меня хватило лишь на то, чтобы открыть настежь входную дверь.

– Хорошо хоть тут не облажался. Струге, ты не хочешь заняться исполнением своих прямых обязанностей? Дела листать, свидетелей допрашивать? – Тут он счел необходимым уточнить. – Своих дел! В суде!!

– Пащенко, меня завтра пристрелят, а я даже не буду знать – за что. Я имею право на информацию...

– Ты имеешь право быть привлеченным к уголовной ответственности за укрытие совершенного кем-то преступления. Как он был убит?

– Ага! – обрадовался я. – Видишь, тебе тоже интересно.

И я поведал прокурору о своих наблюдениях. Он выслушал и тут же сделал вывод:

– Его убили в квартире. Если ты уверен в том, что на его теле не было повреждений, за исключением резаной раны на горле, то можно смело утверждать о принудительном инъекцировании. Вжарили овердозу героина, а уже спустя некоторое время перерезали глотку. Возить туда-сюда его никто не станет. Об этом говорят и тапки. Зачем его обувать в домашнюю обувь? Что это даст? А горло перерезали лишь затем, чтобы было наверняка. Вдруг приедет «Скорая», или Изварин окажется более крепким, чем это кажется. Укололи, дождались, пока потеряет сознание, после чего посадили в ванную. Говоришь, заметил на кухне несколько вымытых стаканов? Попили водички, поговорили, а потом, уходя, решили на всякий случай добить наверняка. Вот и вся недолга.

Пащенко прав. Зачем было возить труп Изварина по всему городу?

– Когда у тебя следующий процесс по делу Малыгина?

В понедельник. И начнется он в десять часов утра.

А в девять, едва я успел расправить на плечах мантию и сесть в кресло в своем кабинете, Алла сообщила мне о прибытии какого-то офицера милиции с отвратительным на вид бомжем.

Самойлов ввел Жору и приблизился ко мне.

– Антон Павлович, здравствуйте. Ко мне в райотдел прибыл некто...

– Что же ты, Самойлов, за подопечными своими не следишь? – перебил я его. – Мусор по территории разбрасывают, нецензурной бранью выражаются! Оскорбляя, к слову сказать, человеческое достоинство...

– Да какой он мой подопечный?! – Старший участковый хотел взорваться, но его останавливало понимание того, где находится и с кем разговаривает. – Эти перелетные птицы без регистрации неизвестно в каком районе появятся через час!

– Неважно, где они появятся через час. Важно, что я заметил одного из них на твоей территории.

Жора подробно рассказал о своих хулиганских поступках. Понимая, что в моем лице он имеет поддержку, бомж так увлекся самообличением, что едва не перегнул палку, когда решил пофантазировать. Самойлов напрягся в тот момент, когда бродяга «вспомнил» о том, как в тот день решил бросить в меня консервную банку.

– Вы не увлекайтесь, – посоветовал я Жоре. – Этого не было. Вот что, гражданин... Вы признаете факт того, что совершили противоправный поступок?

– Полностью. Мне стыдно оттого, что я до сих пор не могу занять свою ячею в обществе. Я обругал вас матом, Ваша Честь, я был пьян и дерзок. Моему поведению нет оправданий.

Ну, судить об этом имею право лишь я, но слово «ячея» мне понравилось. Иногда пьяные бродяги демонстрируют такие запасы лексики, которые и не снились начальнику ГУВД области. И я мог бы с чистой совестью подарить Жоре вожделенные полторы декады рая. Практически до конца холодов он был бы обеспечен пищей и теплом. А также общественно полезным трудом. Иногда чувствуешь огромное облегчение после принятого решения. Оно приходит всегда, когда понимаешь, что сделал приятное и обществу, и отдельным его членам. Но сейчас я огорошил всех. Я подверг Жору административному аресту на одни сутки. В глазах бродяги – укор и огорчение. В глазах Самойлова – мысль о том, что Струге – добрый. Я не добрый. Просто мне необходимо, чтобы все в камере, куда сейчас будет водворен Жора, знали, что ровно через двадцать четыре часа он покинет стены каземата.

– Самойлов, оставьте нас наедине.

Я позову его через пять минут, и он отведет Жору вниз, в караульное помещение. Там одна-единственная камера, поэтому нет никаких сомнений в том, что бомж очень скоро в ней кое с кем встретится.

Через пять минут я попросил Аллу пригласить Самойлова, который и увел бродягу к приставам.

Баскова я вижу второй раз в жизни. Впервые он предстал пред моими очами на предыдущем заседании. Все это время вместо него в заседаниях участвовали справки о его болезни, регулярно приносимые адвокатом. Но приходит время, когда заочная форма работы себя исчерпывает, и адвокаты подсудимой стороны начинают требовать в суд всех участников процесса.

На прошлом заседании Сергей Николаевич Басков четко продекламировал показания, записанные несколько месяцев назад Мокрушиным в протокол допроса. По ходу выступления Баси я даже сравнивал его речь с текстом. Басков барабанил слово в слово, как восьмиклассник барабанит на уроке литературы стихотворение Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом, я вышел на Сенную»...

Когда ему не хотелось отвечать на прямо поставленный вопрос, он произносил: «Не помню».

Пусть не помнит. Я открыл судебное заседание. За такое количество процессов по одному и тому же делу участники привыкают друг к другу, и всем все уже давным-давно надоело. В зале суда есть лишь один человек, который не успокоится до объявления приговора. Возможно, не успокоится и после. Это отец погибшего Вадима Измайлова.

К обеду, поглядывая на часы, я объявляю перерыв. Заседателям и Алле, несмотря на годы, проведенные в суде, все равно труднее, чем мне. Когда держишь процесс под постоянным контролем и понимаешь суть происходящего, устаешь меньше.

Быстро допив чай, я оставил в своем кабинете заседателей с Аллой и вышел в пустующий зал. Прикрыл за собой дверь и вынул сотовый. Звоню в комнату судебных приставов, неподалеку от конвойного помещения. Того самого, куда утром Самойлов увел Жору.

– Смирнов? Да, здравствуй, это Струге. Административно арестованного приняли? Хорошо. К шестнадцати часам к дверям моего кабинета конвой. Понял? Молодец.