— Но это же старинный морской обычай, хоронить в море. Помнишь, как сказано у Дейви Джоунса Локера? «На глубине пяти саженей покоится отец мой…»

— Помоги-ка мне!

— Да, конечно, сейчас. Ладно, что поделаешь. В конце концов, мы же не на помойку его выбрасываем. Мы оставляем беднягу в заброшенном складском помещении, где о нем позаботятся Грин Харнет и Плутон.[26]

— Кто?

— Не важно. Знаешь, я почему-то чувствую себя как эти, как их, Берк и Хэар.

— Но они воровали трупы и продавали их. Мы же просто занимаемся перевозкой.

— Замечательно!

— Я же говорил тебе, Кэролайн, что вполне управлюсь и сам.

— Ой, перестань! Я ведь твой верный оруженосец, разве нет?

— Ну, вроде того.

— И мы оба замешаны в этом деле. Я понимаю, вся эта каша заварилась из-за моего кота, Берн. Но не пойму одного: почему бы нам не бросить его здесь вместе с креслом, а? Нет, честно, я даже готова плюнуть на ту сотню.

— Дело не в деньгах.

— Тогда в чем же? В принципе?

— Если мы оставим кресло, — сказал я, — нас выследят.

— Не дальше больницы Питтермана. Ты что, думаешь, я уж совсем дурочка? Расплатилась наличными, назвалась вымышленным именем.

— Не знаю, кто такой был этот Тернквист и какое отношение он имеет к истории с Мондрианом, но здесь явно просматривается некая связь. И как только полиция установит ее, эту связь, они пойдут в больницу Питтермана и через пять минут получат там описание девушки, которая брала кресло напрокат. Приведут этого служащего в участок, выстроят перед ним пять девиц, четырех проституток из Гарлема и тебя, и как ты думаешь, на кого он укажет?

— Вот уж не ожидала от тебя таких дурацких шуток, Берни! Думала, на них способен только Рей.

— Просто стараюсь, чтоб до тебя наконец дошло.

— Уже дошло. Мне казалось, как-то все же приличнее оставить его в кресле, вот и все. Забудь, что я говорила, ладно?

— Ладно.

Я развязал куски проволоки, стягивающей запястья и лодыжки, снял кожаный ремешок с талии и, кое-как расчистив место на полу, осторожно уложил его на спину. Потом взял одеяло, очки и кепку.

Мы вышли на улицу, и я сказал:

— Давай, залезай, Кэролайн! Прокачу.

— Это еще зачем?

— Двое людей, толкающих перед собой пустое инвалидное кресло, выглядят подозрительно. Давай, садись.

— Сам садись.

— Но ты все-таки меньше весишь. К тому же…

— Кончай шуметь. Зато ты выше меня и, как-никак, мужчина, и, если уж кому-то из нас играть роль Тернквиста, так только тебе. Полезай в кресло, Берн, и не забудь надеть очки и кепку. — Она аккуратно укутала меня одеялом, подоткнула со всех сторон, и в ноздри ударил запах нафталина. С подленькой улыбкой мой верный оруженосец снялась с тормозов. — Держись крепче! — воскликнула она. — Застегните ремни! Дурацкие шутки, да, Берн? Боюсь, нам понадобится специальный пакетик для рвоты, ну, типа тех, что раздают в самолетах.

Вернувшись в лавку, я первым делом осмотрел помещение на предмет обнаружения каких-либо посторонних лиц, живых или мертвых, но таковых не оказалось. Не удалось и прояснить, каким именно образом Тернквист пробрался в лавку и как это получилось, что вскоре после этого он отправился к своим великим предшественникам в «небесную мастерскую». Кэролайн вкатила кресло в подсобку, и я помог сложить его.

— Отвезу обратно в такси, — сказала она. — Но сперва не мешало бы кофейку.

— Сейчас принесу.

— Но только не из той арабской забегаловки.

— Не беспокойся.

Когда я вернулся с двумя стаканчиками кофе, Кэролайн сообщила, что в мое отсутствие кто-то звонил.

— Я уже хотела подойти, — сказала она, — а потом раздумала.

— Что ж, мудро поступила.

— Да, этот кофе гораздо лучше… А знаешь, что нам с тобой надо бы сделать? Установить в твоем или моем заведении одну из таких машин, что весь день варят вкусный свежий кофе. Ну, такую электрическую штуковину, из которой все время капает.

— А можно просто завести газовую плиту и турку.

— Ага. Но тогда ты весь день только и будешь, что угощать своих посетителей кофе, и избавиться от Рея Кирчмана уже не удастся. Он все время будет тут ошиваться. А здорово я его напугала, правда?

— Да уж! Вылетел из лавки, словно ошпаренный.

— Этого я и добивалась. Подумала, что чем страшнее буду расписывать это стихийное бедствие, тем скорее он уберется. Сперва хотела пересидеть, дождаться, пока он сам не уйдет, но он, похоже, не спешил уйти, не отлив, вот я и решила…

— Я и сам едва не удрал. Так что он не единственный, кого ты обманула.

— Да ладно тебе! Неужели ты не понял, что я это все придумала?

— Конечно нет. Откуда мне было знать, что там мертвец?

— Может, я слишком уж вдавалась в подробности…

— Не бери в голову, — сказал я, и тут зазвонил телефон.

Я снял трубку и услышал голос Уолли Хемфилла.

— А тебя, оказывается, не так просто застать, Берн. Я уж было подумал, что ты решил дать деру.

— Никогда бы такого не сделал. Ведь в Коста-Рике у меня никого.

— О, ты из тех ребят, которые где угодно найдут себе друзей. Послушай, а что тебе известно об этом Мондриане?

— Известно, что он — голландец, — ответил я. — Что родился в 1872 году в Амерсфорте, что-то в этом роде. И начинал как художник-пейзажист, создавая вполне реалистичные полотна. А затем нашел, что называется, свой стиль, достиг в нем необыкновенных художественных высот, и работы его уже с полным основанием можно было причислить к произведениям абстрактного искусства. К 1917 году он…

— Это что, музейная лекция? Из квартиры Ондердонка была похищена картина стоимостью чуть ли не в полмиллиона долларов.

— Знаю.

— Она у тебя?

— Нет.

— Ты поступил бы очень мудро, Берни, сдав ее добровольно. Тогда мы могли бы начать торговаться.

— А больше ничего сдавать не требуется? — осведомился я. — Может, судью Крейтера? Или преподнести им лекарство от рака?

— Так у тебя действительно нет картины, Берн?

— Нет.

— Тогда у кого она?

— Может, у того, кто его прикончил.

— А ты никого не прикончил и ничего не брал, так?

— Именно.