— Но ее не было, когда я влез в квартиру.

— Верится с трудом.

— Я и сам глазам своим не поверил, мисс Питерс. И до сих пор не хочу верить, но штука в том, что я там был и сам видел. Вернее, не видел, потому как и видеть было нечего, кроме голой стенки на том месте, где она висела.

— И что же, Ондердонк сам сказал вам, что отдал картину в мастерскую?

— Я не спрашивал. Он был мертв.

— Вы убили его прежде, чем заметили пропажу Мондриана?

— Мне не пришлось его убивать, потому что кто-то успел сделать это до меня. К тому же тогда я вообще не знал, что его убили, потому как не удосужился поискать в шкафу его тело. А не удосужился лишь по той причине, что не знал, что в квартире имеется тело.

— Так значит, его убил кто-то другой…

— Не думаю, чтоб это было самоубийство. А если и да, то самое странное самоубийство, о котором я когда-либо слышал.

Она снова смотрела куда-то в пространство, между бровями залегла тонкая морщинка.

— И тот, кто его убил, — сказала она, — забрал картину…

— Возможно.

— Но кто же его убил?

— Понятия не имею.

— Полиция считает, что вы.

— Им, конечно, видней, — заметил я. — Во всяком случае, офицеру, который пришел меня арестовать. Мы с ним давние знакомые, и ему прекрасно известно, что людей я не убиваю. Но они знают, что я побывал в той квартире, и могут это доказать. А потому я останусь подозреваемым до тех пор, пока у них не появится другой, более подходящий.

— А откуда это он вдруг может появиться?

— Ну, допустим, мне удастся выяснить, кто это сделал, и я им намекну.

— Так вы пытаетесь установить личность убийцы?

— Я пытаюсь жить потихоньку своей жизнью, — ответил я, — и держать при этом глаза и уши открытыми.

— И когда найдете убийцу, найдете и Мондриана?

— Не когда, а если. И даже если и найду, это еще вовсе не означает, что при этом найду и картину.

— Но когда найдете, имейте в виду, она моя.

— Ну…

— Она действительно моя. Вы должны это понимать. Я не успокоюсь, пока не заполучу ее.

— Вы что же, рассчитываете, что я принесу вам Мондриана на блюдечке с золотой каемочкой?

— Это самое лучшее, что вы можете сделать.

Я изумленно взирал на это хрупкое создание.

— Бог ты мой!.. — протянул я. — Это что же, угроза?

Она не отвела глаз. Надо сказать, они действительно были огромные и очень красивые.

— Я бы и сама убила Ондердонка, — сказала она, — чтоб забрать картину.

— Вы и вправду страдаете навязчивой идеей.

— Знаю.

— Послушайте, вам, разумеется, может показаться это странным и даже обидным, но вы никогда не пробовали лечиться? Навязчивые идеи, они, знаете ли, отвлекают от реальных проблем, и если вам удастся побороть…

— Непременно удастся, как только я завладею этой картиной.

— Понимаю.

— Поймите еще одну вещь, мистер Роденбарр. Я могу стать очень хорошим вашим другом. Или опасным врагом.

— Ну, допустим, я достану эту картину… — осторожно начал я.

— Так вы хотите сказать, она у вас?

— Нет, я хочу сказать только то, что сказал. Допустим, мне удастся ее заполучить. Где тогда прикажете искать вас?

Какое-то время она колебалась, затем открыла сумочку, достала фломастер с тонким стержнем и конверт. Перевернула конверт, оторвала от него язычок, оставшееся сунула в сумочку и написала на клочке бумаги номер телефона. Потом подумала еще секунду и приписала внизу: «Э. Питерс».

— Вот, — сказала она и положила клочок бумаги на прилавок, рядом с открытым альбомом. Закрыла фломастер колпачком, убрала в сумочку и уже собралась было сказать что-то еще, как вдруг дверь отворилась, и звяканье колокольчика возвестило о приходе посетителя.

Посетитель, в свою очередь, не преминул заявить о себе. Это была Кэролайн, и она сказала:

— Привет, Берн. Мне опять звонили, и я подумала, что… — Тут Элспет Питерс обернулась, и секунду женщины молча смотрели друг на друга. Затем Элспет Питерс быстро прошла мимо Кэролайн и вышла из лавки.

— Смотри, не влюбись в эту особу, — сказал я Кэролайн. — Она вся во власти навязчивой идеи.

— О чем это ты?

— Ну, ты так странно смотрела на нее, что я подумал, того гляди влюбишься. Возможно, то лишь плотское вожделение, что вполне понятно, однако…

— Мне показалось, я ее узнала.

— Вот как?

— Я приняла ее за Элисон, на секунду.

— О, — сказал я. — Но ведь она не Элисон.

— Нет, конечно нет!.. Я бы поздоровалась.

— Ты уверена?

— Конечно уверена! Но почему ты спрашиваешь, Берн?

— Потому, что она назвалась Элспет Питерс, и, знаешь, я ей не очень поверил. И потом, она тоже связана с этим делом. С Мондрианом, я хочу сказать.

— И что с того? Ведь Элисон здесь ни при чем. Элисон связана со мной.

— Верно.

— Да, сходство несомненное. Но этим все и ограничивается, сходством. А как она связана?

— Она считает себя законной владелицей картины.

— Так может, это она украла кота?

— Да не этой картины. Картины Ондердонка.

— О, — сказала она. — Слишком уж много картин, ты не находишь?

— Слишком много всего. Так ты говоришь, тебе звонили? Кто, нацистка?

— Да.

— Значит, это никак не могла быть Питерс. Она в это время была здесь, со мной.

— Да.

— И что она хотела?

— Ну, она меня несколько успокоила, — сказала Кэролайн. — Сообщила, что кот жив и здоров и ничего плохого с ним не случится, если я буду выполнять все их условия. Сказала, что я могу не бояться, что они отрежут у него лапу, ну или там хвост, что вся эта история с бакенбардами должна была показать лишь серьезность их намерений, не более того, и они вовсе не собираются причинять ему вреда или там калечить. И еще сказала, что понимает, как это трудно, выкрасть картину, но она уверена, что мы справимся, если будем действовать с умом.

— Похоже, она пыталась утешить тебя.

— И она своего добилась, Берн. Теперь я гораздо меньше беспокоюсь об Арчи. Правда, не знаю, увижу ли когда-нибудь его снова, но уже не схожу с ума, как прежде. И вчерашний разговор с Элисон тоже помог, и после этого звонка на душе полегчало. Просто теперь я знаю, что ничего ужасного с котом случиться не может и…