— Со стороны отца или со стороны матери? — Непринужденно поинтересовалась я.

— Со стороны отца, я же не знаю, как выглядела твоя… ваша бабушка со стороны матери, — пожал плечами Элий.

— Но знае…

Я осеклась.

К нэю Элию я старалась обращаться на вы, как будущая примерная жена, лишь иногда, в самые счастливые моменты говоря «ты»; но к слуге, имени которого я даже не знаю, обратиться на вы я никак не могла. Он бы сразу обо всем догадался.

— Но знаешь, как выглядит моя бабушка со стороны отца? Ты кто такой?

— Вы меня не помните, но ваше лицо я видел в газетах, которые разносил мальчишкой. Мы из одного города, тайе, — он понизил голос, произнося мое имя, — Елания… Когда ваша бабушка умерла, ваш достопочтимый отец не поскупился на похороны. Мой отец был похоронным музыкантом, я иногда увязывался с ним; были щедрые чаевые, и я запомнил покойницу. Хорошая память на лица. — Сказал Элий самую чуточку слишком быстро, достаточно быстро, чтобы я поняла, что он немало поломал голову над этой историей.

— То есть ты видел призрак моей бабушки под моим окном?

— Так точно.

— И?

— Мне показалось, вам нужно об этом знать.

Так передал бы через Щица! Зачем же говорить со мной ради такой мелочи! Я… Я совсем другого ожидала! Не знаю, чего именно, но другого, другого! Наш первый разговор за столько времени — о призраке бабушки?

Я сердилась на него, хоть и отлично понимала, что здесь только моя вина.

— Я… что-то не так сказал? — спросил Элий, внимательно рассматривая мое лицо.

Но я ведь даже не покраснела, и… что у меня там? Прыщ на лбу?

— Я просто… немного… — Я хотела было сказать «испугана», но это было бы вранье, а я и такдостаточно завралась, — немного неожиданно. И откуда ты знаешь, где мое окно?

Это была самая длинная пауза в моей жизни, хотя едва ли она длилась дольше секунды.

— Ты мне нравишься, вот и знаю, — Наконец сказал Элий, и поспешил дальше, мимо меня.

И хорошо. Пуф! И у меня все лицо горит, я уже и забыла, как мне нравилась эта его уверенность в себе, то спокойствие, с которым он признавал такие вещи.

Я должна была возмутиться, как это так, какой-то слуга, да ко мне, да на ты, да еще так прямо, я приличная девушка, а не какая-то рыхлая рыночная хохотунья, которым офицеры бросают такие слова, словно косточки голодной собаке; но меня хватило лишь на то, чтобы посмотреть ему вслед.

У поворота он остановился и крикнул:

— Береги себя! И… Кушай хорошо, так осунулась! — И раз! Исчез.

И я подумала, что, наверное, за этой его уверенностью должна прятаться недюжинная смелость. Что в том, что он способен показать мне собственную сердечную слабость, и вовсе нет уверенности — только смелость.

Смелость, которой мне так не хватает.

Я ведь не раз признавалась ему в любви.

Но будь это правда, я бы не смогла проронить ни слова.

В комнате я встретила Щица: он пытался занести в дверь огромную стопку высушенных вещей. Стоило ему протянуть руку, чтобы придержать дверь, стопка опасно кренилась, он руку отдергивал, поправлял сползшую верхушку из простынь и пробовал снова.

За этим танцем можно было бы наблюдать вечно, но Щиц всегда был для меня больше, чем слуга, и развлекаться за его счет я себе не позволяла.

— Я открою.

— Угу.

В комнате я уселась на свой любимый стул с высокой спинкой, на которую так удобно класть подбородок, и следила, как он невозмутимо раскладывает вещи по полкам. Среди вещей, между прочим, мелькнули панталончики Бонни, которые он без колебаний отправил к таким же.

— Ты же колдовать мог, а? — Вдруг спросила я.

— Мог.

— И блестящее будущее тебя ждало?

— Ну, ждало, — передернул плечами Щиц, зачем-то заново перекладывая простыню еще более аккуратным прямоугольничком.

— А теперь ты горничная, — заметила я.

— Похож, ну.

— И горничная так себе.

Это не было попыткой обидеть. Просто констатация факта. Хорошая горничная никогда не возьмется за обязанности прачки, а если и возьмется, то отстирает от подола Бонни то огроменное кофейное пятно, а не будет маскировать его иллюзией, которая так неудачно сползет во время ее медитации.

Может, она поэтому сегодня такая нервная? Пока я отвернулась, кто-то наговорил ей вчера гадостей из-за этого пятна? Я бы заметила, если бы это была Марка… или я неудачно съязвила? Не помню.

Вообще какая-то ерунда с памятью творится. То ли из-за того, что недосыпаю, то ли из-за того, что много учусь. Голова по вечерам болит, а по утрам еще и зрение подводит — то вон Щица длинного на травке вижу, то Каркару без ее магической шпаклевки.

Не самое приятное зрелище ранним утром: сидящая на спинке твоего любимого стула тухлая ворона с повисшими на костях кусками гниловатой плоти. Все-таки Щиц и правда талант — это все так заколдовать, чтобы даже на весеннем солнцепеке тухлятиной ну почти совсем не пахло.

Я совершенно не понимала, зачем делать из колдуна — или скорее подколдовка, я не знала, успел ли Щиц завершить образование, но подозревала, что вряд ли, — чернорабочего. Все папенькины гены восставали против такой бесполезной траты ценного человеческого ресурса.

Даже наказание можно было бы придумать… продуктивнее.

Ну, например, маскировать директрисе ее ужасные бородавки на носу, а то на речи для старшекурсниц, кажется, все только и делали, что пытались их сосчитать, чтобы не заснуть со скуки.

Со второго курса учебный год начинался позже. Считалось, что первокурсницам нужно больше времени, чтобы заселиться, получить учебники и влиться в учебный процесс — вполне разумно, как мне кажется, если учесть, что только экзамены для сортировки по группам заняли пару недель.

Так что, когда на третьей неделе подъехали старшекурсницы, нам пришлось отстоять длинную речь с приветствиями. Я ее, правда, проспала в основном, никакой счет не помог. И вообще смутно запомнила — не до того было.

— Стараюсь уж, — еще более хмуро ответил Щиц.

— И из-за чего ты так попал? Дайте-ка подумать: это не возлюбленная, потому что такого слуха не было, а скрыть возлюбленную в женской Академии не сможет даже такой искусный иллюзионист, как ты…

Щиц хмыкнул.

— Вряд ли ты мог поломать что-то по-настоящему ценное, ты же не самоубийца, мы проходили, какая отдача от уничтожения древних артефактов…

Щиц закрыл шкаф и собрался было уйти, так что последние слова пришлось протараторить.

— Но, быть может, речь идет о… — на моей памяти было всего несколько случаев, когда купцы отказывались от выгоды, аристократы не соглашались создать взаимовыгодный союз, а опозоренная горничная вместо колечка на палец получала монашеский чепец и пинок от строгого отца в сторону ближайшего монастыря, и все они так или иначе были завязаны на… — …семейной вражде?