– Ты поговори с ней, поговори, – увещевала Клеопатра брата. – Батюшка наказывал, что ты должен обо мне заботиться. А ты что делаешь? Легкомысленный ты, Матвей, вот что.

Однажды вечером, когда Клеопатра раскричалась не на шутку, обвинения сыпались, как горох из мешка, – и ветреный он, и беззаботный, и деньги считать не умеет (было бы что считать!), Матвей рассказал сестре об отцовском сговоре с Люберовым и о бесславном конце этой затеи. К удивлению Матвея, Клеопатра отнеслась к сообщению брата спокойно.

– Вот оно что? А я думала, почему ты мрачный такой? Приехал в Петербург о нашем наследстве хлопотать, а не хлопочешь. Ну что ж… Такова, видно, воля Божья. Сам посуди, не сговорился бы батюшка с господином Люберовым на эти деньги… Все равно бы братец нам добром ничего бы не отдал. Ванька злодей, с ним судиться надо. И забудем об этом… до времени. А сейчас ты вот о чем подумай. Масленица на носу, а потом пост до самой Пасхи и ни одного бала. Я ведь только в церковь и хожу. Ты поговори с теткой, поговори…

– Всенепременно! Но ведь сразу не бухнешь – Клеопатру пора в свет вывозить! И так мы у тетки на полном коште живем. Здесь надо улучить момент, чтобы ввернуть в беседу нужные слова.

Но Матвей опоздал с разговором. В доме появилась вертлявая, самоуверенная особа с ворохом кружев и многими аршинами камки, штофа и прочими материями – шить барыне платье для выхода ко двору.

– Тетушка, какое счастье – вы поедете на бал, – несколько фальшиво веселился Матвей, не смея спросить, как Варвара Петровна туда доберется.

– Ты, наверное, думаешь, старуха из ума выжила? А вот и нет. Мне сестру твою надо миру показать. В честь трехлетней годовщины воцарения государыни нашей замыслен роскошный куртаг[21]. Мне достали билет на две персоны. Глянь, какая красота. Бумагу эту атласную, сказывают, в Саксонии золотом теснили.

– Уже и имена вписаны. А как же я?

– Похлопочи. Может быть, в караул во дворце назначат. Вот тебе и бал. Мне этот билет в честь мужа-героя жалован, а так бы нипочем не достать. Теперь у нас задача – Клеопатре неубогий наряд подыскать. Поедешь с ней в лавку к француженкам-мамзелям. Да и шубку новую справь. И чтоб все самое лучшее.

Клеопатра под собой ног не чувствовала от счастья. Она теперь пребывала в мечтах, отвечала невпопад, плохо ела, словом, нервничала ужасно, а по вечерам опять жаловалась брату:

– Неумеха я! Меня в Москве всего-то один разик и вывозили. Я тогда совсем юна была, а теперь все политесы забыла и менувета не знаю.

Матвей с готовностью показывал сестре реверансы на русский манер, и как в Париже приседают, и как кавалеру ручку подать.

– Давай потанцуем. Ты причитывай: «раз, два, три…», чтобы движение чувствовать. Только полегче ступай-то! Дама в менуэте должна быть как бы без ног.

– Это как же?

– Как лебедь, – отрубил Матвей, – с одними крыльями. Скользить надобно, скользить! Верхняя часть порхает, нижняя плывет. Ты руками-то поизящнее маши.

Вопрос о присутствии Матвея на балу все еще оставался открытым. Клеопатра стонала: «Я без брата боюсь!» Наконец Варвара Петровна смилостивилась:

– Ладно, впиши свою фамилию. Мне сказали, что можно и тремя персонами являться. Просто билет портить не хотелось. Смотри красиво себя впиши. Тут и места для тебя совсем нет.

Специально для бала крепостные столяры соорудили тетке новое кресло, оно было уже и куда менее удобным, чем домашняя каталка, зато очень нарядным. Судя по креслу, идея с балом давно созрела в голове Варвары Петровны. Подумать только, какие силы разбудила в тетке Клеопатра, какими живыми соками наполнила уже отжившие ветки этого дуплистого, битого временем дерева!

И вот он грянул наконец счастливый день! Платье-роба, бархатное, с золотыми листьями по подолу, сидело на Клеопатре прелестно. Сестра хотела было другое купить – цвета молодого салата, но Матвей определенно сказал: «Государыня любит яркие цвета, в салатовом ты будешь белой вороной». Варвара Петровна собственноручно обвешала племянницу семейными драгоценностями и всунула в руку старинный веер. После того как брови были насурмлены и румянец наведен, Матвей внес последний штрих – посадил на подбородок сестре крохотную мушку из тафты (в Париже все так носят!). Сия мушка для знающего глаза означала – люблю, да не вижу.

– Да пристало ли подобное девице, коли она впервой при дворе? – усомнилась Варвара Петровна. – А впрочем, пусть. Давно я на людях не была. Если на других девах сделанные родинки увидим, то и ладно. А в противном случае пальчиком эту муху соскобли, и все дела.

Гайдуки в галунах, буклях и шелковых чулках снесли Варвару Петровну в карету. Кресло везли на бал в специальной телеге. В большое разорение вверг тетушку этот бал.

Торжество происходило в огромном помещении, построенном к празднованию годовщины. Тысячи свечей освещали высокую залу, поделенную кадками с померанцевыми деревьями на три части. Центральная, наиболее широкая, предназначалась для танцев, а с двух сторон померанцы образовывали как бы аллеи, там стояли канапе для отдыха. В торце одной из аллей расположился оркестр. Пели виолы, гудел голландский рожок, и громко звенели бубны. Публика была роскошная. Присутствовала государыня, весь ее двор и иностранные министры с посольскими. В смежных с залой комнатах стояли столы, там подавали чай, кофий, воду со льдом. Что касается более крепкого пития, то за него надо было платить самим.

Варвара Петровна три раза велела слугам переносить свое кресло. Надобно было так усесться, чтобы видеть все происходящее, но и не мозолить глаза гостям своим скорбным видом. В конце концов она разместилась у входа в одну из померанцевых аллей, а чтобы дамам путь не загораживать, – при их обширных фижменах они в дверь-то входили боком, – слугам велено было оттащить в сторону кадку с деревом.

Начались танцы. Клеопатра от обилия впечатлений забыла быть изящной, а стояла возле кресла тетки столбом и только спрашивала шепотом: а это кто? а это что за господин?

Матвей чаще всего отвечал – не знаю, он сам первый раз был в столь представительном обществе. Выручила, как всегда, Варвара Петровна, вернее, одна из ее знакомых дам. Стоило этой даме назвать имя, как тетка тут же перебивала говорившую и сама рассказывала племяннице подробности.

– Кто эта красавица?

– Цесаревна Елизавет…

– Это, Клёпушка, – тут же встряла тетка, – младшая дочь славного государя Петра Великого. Сестра ее, Анна, герцогиня Голштинская, – помре. Елизавета теперь наследница трона.

Матвей быстро и бесцеремонно закрыл тетке рот рукой: «Вы что говорите-то?» Варвара Петровна и сама сообразила, что сболтнула лишнее – не может быть цесаревна Елизавета наследницей, если таковой уже назначена племянница государыни, Анна Леопольдовна Мекленбургская… А уж если точной быть, то и она не наследница, а наследником будет ее еще не рожденный сын. Ух, мозги сломаешь… Тетка закрылась веером, осторожно посмотрела по сторонам. Вроде никто не слышал, хорошо, что высказывала она свою крамолу шепотом.