— В Турции Михаил Матвеевич работал под крышей совзагранучреждений. С весны 1942 года он на работе в Стамбуле. Тогда же он становится главным резидентом НКВД в Турции при крайне драматических, я бы даже сказал, критических для разведчиков, да и для нашей дипелужбы обстоятельствах. Он сменяет на этом посту опытнейшего разведчика Г.И. Мордвинова, который к тому же был и главой торгового представительства. Крат­ко — для читателей — напомним предысторию. В Анкаре на бульваре Ататюрка 24 февраля 1942 года взорвалась бомба. Несший ее человек — болгарин турецкого проис­хождения — погиб. А в полутора десятках метров от места взрыва оказались посол Германии фон Папен с супругой. Они ничуть не пострадали. Турецкие власти сразу возопили о покушении на немецкого дипломата, за которым якобы маячат советские спецслужбы. В «Очерках истории рос­сийской разведки» по этому поводу сегодня можно про­честь: «По имеющимся данным, немецкие спецслужбы во взаимодействии с турецкими в феврале 1942 года органи­зовали инсценировку покушения на германского посла фон Папена. Преследовались две цели: подорвать официальный нейтралитет Турции и подтолкнуть турецкое правительство к вступлению в войну против СССР».

Мордвинов и другой сотрудник генконсульства были арестованы и затем приговорены турецким судом к 20 го­дам заключения каждый. Пусть они и были освобождены два года спустя по причине того, что державшие нос по ветру турки поняли, что к этому времени положение на фронтах Второй мировой войны в корне изменилось не в пользу Германии.

У меня в связи с этим возникает вопрос: неужели в невоюющей стране Турции нашего разведчика не могла спасти официальная крыша? Что же это была за ней­тральная страна такая, где власти плевали на диппаспорт и дипломатический иммунитет?

— Турки действовали тогда без оглядки на междуна­родные правила поведения по отношению к дипломатам.

Ведь они осадили генконсульство, ультиматум предъявили. Фон Папен в секретной телеграмме оповещал германский МИД: «... Русский добровольно выдан вчера генеральным консульством, после того, как генеральное консульство было окружено батальоном пехоты, и никакого выхода не оставалось. Он, конечно, все отрицает, но сейчас его под­вергают допросу третьей степени». Для тех, кто не знает, поясню: «третья степень» означает применение пыток. Вот с какой перспективой «банкетно-паркетной» жизни должны были постоянно считаться наши разведчики с диппаспортами.

А выхода действительно не было. Ведь речь шла о том, что турки вот-вот войдут в наши загранучреждения. Представьте, сколько бы документов, в которые они не должны были совать свой нос, им досталось. Вот, спасая их, Мордвинов и вышел.

— Вашему отцу пришлось вкусить горечь и познать цену предательства. В мае 1945 года полковник НКГБ Вол­ков, работавший под прикрытием должности вице-консула, решил уйти на Запад. Вступил в контакт с британской разведкой и пообещал в обмен на политическое убежище передать секретные документы и назвать имена советских разведчиков в Турции. Если бы только в Турции — в Ве­ликобритании тоже. Ведь ранее он работал в английском отделе. Донесение англичан из Кабула вскоре оказалось в Лондоне в руках начальника отдела СИС... Кима Филби, вклад которого в работу советской разведки просто не под­дается оценке в привычном измерении. Филби в тот же день информирует о происшедшем — как о прелюдии грядущей катастрофы — сотрудника лондонской резидентуры НКГБ. Самого Филби британская разведка срочно направляет в Стамбул, чтобы разобраться на месте. Но предателя уже вывезли в Москву. Киму Филби пришлось по возвращении в буквальном смысле отмывать британских разведчиков, работавших в Турции, перед начальством. В своем отчете он списал неудачу в том числе и на то, что Волков «на­верняка выдал себя своим поведением или же много пил и болтал лишнее».

Так кто же кого спас: Михаил Батурин Кима Филби или Ким Филби Михаила Батурина?

— Банальная вещь: мир наш взаимосвязан удивитель­ным образом. И мы знаем об этом очень немного. Мы видим лишь какие-то поверхностные взаимозависимости. А когда открываются связи более глубокие, — мы готовы восхи­щаться и удивляться. Понимаете, скрытая взаимосвязь двух разведчиков, из которых ни один не мог просматривать ее до конца, могла как током если не убить, то парализовать их обоих. А могла спасти. Все зависело от обстоятельств, но не в меньшей степени от профессионализма и того, и другого. Если бы чуть менее оперативно действовал Миха­ил Матвеевич, то Филби был бы раскрыт. И на сотрудников советской резидентуры, возможно, легла бы вина и за про­вал всей «кембриджской пятерки». И тогда значительная часть истории разведки и немножко истории международ­ных отношений была бы написана иначе. А, может быть, Филби спас отца. Потому что и он действовал оперативно.

Люди разведки—где бы они ни работали—понимают, что они — часть системы. Разведчик отдает себе отчет в том, что он отвечает не только за себя, за людей, которые у него на связи. Он несет ответственность и за людей, которых не знает и никогда не узнает. Оба разведчика, не зная друг о друге ничего или по крайней мере ничего конкретного, старались действовать как можно быстрее, как можно точ­нее. И они сделали это в конце концов.

— Юрий Михайлович, а что бы вы могли назвать наи­большим успехом вашего отца как разведчика?

— Понимаю, что для вас это вопрос ключевой. Но я думаю, что все же не смогу адекватно оценить заслуги Михаила Матвеевича как разведчика и объяснить это вам. Могу только дать какие-то штрихи, наводящую информа­цию для такой оценки. Вообще мне кажется, что отец не относился к тому ряду выдающихся асов разведки, как, скажем, Григулевич, Быстролетов, Дейч (Стефан Ланг)... Как Рудольф Иванович Фишер-Абель, Александр Михай­лович Короткое. Я реально смотрю на вещи, я ведь уже не юноша. Разговаривал со многими разведчиками, в том числе и с теми, кто знал отца. Да даже и по роду своей ра­боты в Кремле мне доводилось с ними общаться. Поэтому я в какой-то мере могу оценивать работу разведки и раз­ведчиков. Не могу конкретно оценить отца — у меня ведь и сейчас нет всей информации о нем.

Но ведь очень многого можно было достичь, оставаясь в положении, так сказать, неприметного чернорабочего разведки. Парадокс деятельности спецслужб заключается в том, что имя разведчика часто становится известным потому, что он провалился. А имя отца удалось сохранить в тайне до сегодняшнего дня — пока сама разведка не за­хотела его раскрыть. И при всей «неизвестности» Михаила Матвеевича—его фотографии в музее истории разведки в Ясеневе, некоторые его личные вещи. Это, конечно, лишь внешние признаки успеха. Но это и еще один парадокс.

Знаете, когда я пришел в Кабинет истории разведки в Ясеневе перед своим первым космическим стартом на стан­цию «Мир», мне там дали маленькую справочку об отце. Из нее следовало, что с некоторыми завербованными им агентами работа продолжалась долгие годы. То есть его не то что в Турции не было — его уже не было на свете, — а работа с людьми продолжалась. Думаю, вы можете пред­ставить, какой задел он после себя оставил. А один из его агентов оказался немцем — то есть человеком с воюющей против нас стороны.

Ну, может быть, еще одна история. Я уже рассказывал о книге, в которой совсем недавно был опубликован первый автобиографический очерк об отце. Ее авторы оповестили меня: «Юрий Михайлович, ставим столетний юбилей ваше­го отца в календарь памятных дат разведки на следующий год». Я им говорю: «Мне, конечно, приятно. Но, может, с календарем — это уже перебор?» — «Не скажи-ите, — от­вечают мне. — У нас не так много разведчиков, которым каждый год давали бы по ордену, а то и по две награды». За что отца награждали, я, к сожалению, и сегодня знать не могу.